Степан Шешуков - Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов

Критики и руководители «Перевала» во главе с А. Воронским также высоко оценили произведение пролетарского писателя. Это те самые перевальцы, с которыми рапповцы, в том числе и Фадеев, вели и будут вести отчаянную борьбу вплоть до 1932 года; это те перевальцы, которые «не признавали» пролетарской литературы, были «буржуазными перерожденцами», «ликвидаторами», «капитулянтами», «оппортунистами». И вот перевальцы Д. Горбов, А. Лежнев, В. Правдухин в своих статьях дали, может быть, лучший анализ романа, а их руководитель А. Воронский (уже после того, как был снят с занимаемых постов) во втором томе «Литературных портретов» в статье «А. Фадеев» заявил: «Этот роман написан молодым, одаренным пролетарским писателем и совсем не по обычному трафарету, по какому сочиняются и пишутся многими пролетарскими писателями десятки и сотни повестей и романов. И чем решительнее пролетарская литература пойдет по этому новому для нее пути, тем скорее она завоюет себе «гегемонию» органическими, а не механическими средствами» [184] Воронский А. Литературные портреты. – М., 1929. – С. 277. .

Известно, что глава лефовцев В. Маяковский уважал Фадеева и, когда в 1929 году решил вступить в РАПП, прежде всего хотел посоветоваться с автором «Разгрома», высоко им оцененного. К. Зелинский, руководитель Центра конструктивистов, и в те годы и впоследствии был и остался одним из видных исследователей творчества Фадеева.

А. М. Горький начиная с 1927 года в письмах к друзьям и соратникам спрашивает, читали ли они «Разгром» Фадеева, и настаивает, чтобы обязательно прочитали. В письме А. Н. Тихонову от 1 августа 1927 года он советует: «Мне кажется, что следовало бы возможно больше привлекать молодежи; например, Фадеев, автор «Разгрома», человек несомненно талантливый» [185] «Литературное наследство». – Т. 17. – М., 1963. – С. 56. . (А. Н. Тихонов являлся тогда ответственным секретарем издательства «Круг».)

Так всеми был признан автор «Разгрома».

А в это время Саша Фадеев, как называли писателя товарищи, женившись и переехав в Москву, жил вдали от московских шумных улиц, на тихом 5-м Лучевом просеке в Сокольниках. В те годы Сокольники были глухим Подмосковьем, ездить туда было далеко и неудобно, как и жить в жалком одноэтажном домике, в котором Фадеев занимал одну комнату.

Зато работать никто не мешал. Один из тех, кто помог А. Фадееву войти в литературу, а затем и стал другом писателя на долгие годы, Ю. Либединский вспоминал: «Получив эту комнату, Саша тут же вызвал с Дальнего Востока свою мать, Антонину Владимировну, потом сестру Татьяну Александровну с маленькой дочкой. Саша и до того много рассказывал о своей семье и особенно о матери. Он нежно любил ее, гордился ею. И правда, Антонина Владимировна Фадеева была человек замечательный, она принадлежала к той революционной части демократической интеллигенции, которая, выйдя из народа, сохраняла с ним постоянную связь. В дореволюционном обществе ей приходилось отстаивать свою независимость и достоинство от произвола и самодурства царского начальства на селе, сталкиваться с кулаками и их подголосками.

Так выработался этот характер – гордый, стойкий и честный. При этом по отношению к людям, которых Антонина Владимировна признавала своими, она была добра, ласкова – атмосфера дружественности, гостеприимства и хлебосольства господствовала в этой семье. Все это Антонина Владимировна передала своим детям – у них была своя фамильная гордость, не раз в разговорах Саши с братьями я слышал, как они полушутливо говорили: «Это – по-фадеевски».

Так как Саша поселился в Сокольниках, то и я в лето 1926 года снял дачу там же…

То первое лето, когда мы поселились в Сокольниках, было для Саши временем особенно напряженной работы. Иногда он писал у нас на даче, которую мы снимали неподалеку. Мне с тех пор запомнилась его манера работать, буквально по целым суткам не вставая от письменного стола. Бывало, что утром, проснувшись, я обнаруживал его за письменным столом, видел его склоненную шею, его затылок, в очертаниях которого всегда было что-то очень молодое, упрямо-мальчишеское. Горела настольная лампа, видно было, что в эту ночь он так и не ложился. В любое время дня он отсыпался и снова садился за письменный стол. Работал он над каждой фразой, над каждым абзацем, оттачивая их до предельной выразительности, до полногласного звучания.

В эту работу он вкладывал все свои силы. Просидев за столом восемь – десять часов, перекусив и поспав, он снова садился за работу, и опять на много часов. Так продолжалось две-три недели. К концу такой работы он доходил почти что до изнурения, до общей слабости.