Модест Колеров - Петр Струве. Революционер без масс [сборник]

Замечательна в истории германской социал-демократии смена в лицах разных культурных сил и слоёв. Лассаль и Маркс были первоклассными духовными творцами своей эпохи. Борцы за демократию, они сами принадлежали к бессословной аристократии духа. Либкнехт был по сравнению с Лассалем и Марксом ординарным журналистом-профессионалом. К рабочему движению он пришёл через интеллигентские демократические увлечения. До конца своей жизни он оставался типичным немецким интеллигентом пасторского типа, со скучной, какой-то заспанной внешностью, за которой скрывалось, однако, большое упорство и упрямство. Через журналиста и демагога в нём пробивался старо-немецкий студент, который, может быть, только случайно не сделался «духовной особой». И, произнося свои речи, Либкнехт как-то по-пасторски не размахивал, а помавал руками. Однако, это пасторское «помавание» было весьма нужно и полезно для дела: в этих, точно усыпляющих, жестах символизировалась подчас серая и скучная, но воспитательная выдержка. Без неё эти кряжистые одиночки не могли бы собрать те рабочие баталионы, «железную поступь» которых предрекал и призывал Лассаль.

Совсем не таким, как Либкнехт, был Бебель. Его выдержка и упорство были другого чекана. По своей натуре Бебель был настоящим, типическим немецким «бюргером» в точном историческом смысле. Этот Todfeind der bürgerlichen Gesellschaft был fine-fleur немецкого мещанства. Я пишу это без всякого оттенка иронии — для меня это просто исторический факт.

В «пролетарии» Бебеля ощущалась вековая и богатая культура трудового немецкого мещанства. Это та же культура, которая, как часто безымянное художественное творчество, чарует нас в немецкой готике фрейбургского мюнстера и других соборов, в пластике Бамберга, Нюрнберга и Страсбурга, в драгоценной резьбе знаменитой любекской залы. Это — культура городского ремесла с его любовью к труду, порядку и вольностям, с его грубоватостью и в то же время размеренностью. Нечто старое и почтенное, непогасимо-буржуазное и в своих новых воинствующих антибуржуазных облачениях и заострениях. Такова вся немецкая социал-демократия.

Когда вы видите стройные группы демонстрирующих немецких «товарищей», чинно, под командой своих «орднеров», шествующих по улицам, — перед вами встают их предки, цеховые мастера и подмастерья, тоже выходившие на улицу для торжественных шествий, а подчас и ради той action directe , о которой мечтают современные синдикалисты и при помощи которой цехи в своих революциях завоёвывали себе права.

В эту богатую «мещанской» культурой почву уходил своими корнями Бебель и вместе с ним в этой же почве коренится в значительной мере и вся немецкая социал-демократия. Как в новой германской промышленности второй половины воскресла раздавленная религиозными войнами XVI и XVII вв. экономическая культура средневековой Германии, — так в немецкой социал-демократии возродились к новой жизни в новых формах те социально-политические и культурные силы, которые создались и развернулись в городской культуре старой Германии. И победоносная германская буржуазия с её Сименсами, Борзигами, Кирдорфами и Круппами, и победоносная германская социал-демократия с её Ауэрами, Бебелями, Дитцами, Молькенбурами выросли на одном культурном стволе старого трудового мещанства Германии. Немецкая социал-демократия — и это составляет её силу, а не слабость — насквозь «буржуазна».

Этой родословной живым свидетелем был Бебель. Именно «пролетарское» в нём было глубоко «буржуазно». В его революционном пыле, помимо чисто индивидуального, было нечто и родовое, та закваска вольнолюбия, которая так сильна в городском мещанстве Западной Европы.

Замечательный человек, Бебель не был вовсе замечательным писателем, хотя его книги и получили весьма большое распространение. Для настоящего писателя в нём не было ни литературного таланта, ни вообще той глубокой, специфически духовной культуры, которая в сочетании с личной одарённостью создаёт стиль, т. е. совершенно индивидуальное выражение писательского и вообще духовного облика человека. Конечно, Бебель личным трудом, пытливостью ума, поверхностного, но честного, добыл себе порядочное образование, которое было вполне и даже более чем достаточно для парламентских речей. Но всё-таки он был только крупным политическим деятелем, на долю которого выпала крупная историческая задача.

Эта задача подчинила его себе и подняла его на историческую высоту. В таких случаях всегда возникает вопрос: почему в первый ряд выдвинулся этот человек, а не другой? Так, я никогда не мог отделаться от вполне определённого впечатления, что гораздо менее выдвинувшийся, чем Август Бебель, Игнац Ауэр был гораздо более значительным и глубоким человеком. Но Ауэру не дано было сыграть такой исторической роли, как Бебелю — и потому он войдёт в историю как менее крупная историческая фигура, будет стоять во втором ряду. Это бывает довольно часто: историческое значение личности определяется далеко не одной только её индивидуальной значительностью…