Модест Колеров - Петр Струве. Революционер без масс [сборник]

Это одно из поразительно верных пророчеств Достоевского, рядом с другими, совершенно неверными.

Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб. № 316. 15 декабря 1914. С. 1.

Этот опыт воспроизводит с некоторыми добавлениями статью автора, напечатанную в Биржевых Ведомостях (№ 14700 от 1 марта). [Прим. П. Б. Струве]. Русская Мысль. 1915. Кн. III. II отд. С. 129–133.

Русская Мысль. 1915. Кн. XII. III отд. С. 15–18.

А. В. Горскому уделено всего больше места в сборнике, более чем 250 страниц (стр. 252–510). Особенно интересны письма канониста Н. К. Соколова к Горскому и последнего к Соколову и воспоминания о Горском проф. Н. Ф. Каптерева, а также отрывок из литографированного курса Н. С. Тихонравова, дающий выпуклую характеристику работы Горского и Новоструева.

Воспоминания детства Е. Е. Голубинского характеризуют самые низы русского духовенства и дают яркую картину его быта, в котором такое крупное место занимало пьянство. «…Духовенство всех приходов, — пишет Голубинский, — как, впрочем, и решительнейшее большинство духовенства всей епархии и едва ли не решительнейшее большинство духовенства всей России, по крайней мере, северной, без преувеличения можно и должно сказать, предано было безмерному пьянству или совсем погружено было в пьянство… Славить для нашего духовенства — значило пить и пить — напиваться каждый день к вечеру до совершенного положения риз… Против порока пьянства духовная власть принимала одни бумажные меры, но как они влияли на наше духовенство, можно видеть из следующего. Раз, во время возки снопов с поля, устав от складывания снопов, мы сидели, отдыхая на берегу ладони (тока). Вдруг является перед отцом, который тогда был старшим священником, рассыльный от благочинного с бумагой в руке. В бумаге содержалось извещение от благочинного, что получен из синода строжайший указ относительно поведения священников и что он (благочинный) скоро явится в село. Отец прочитал бумагу и, с улыбкой, передавая её мне, сказал: „Знаешь, что это значит? Когда благочинный проезжает по обыкновенным делам, то мы ставим на собор по четверти, а так как он приедет по необыкновенному делу, то придётся поставить полведра“… А что касается до моих сверстников, то они были ещё хуже наших отцов. Отцы пили, но не умирали от водки, а из сверстников моих, бывших священниками в нашей местности, трое или четверо преждевременно отправились на тот свет от водки» (стр. 715–716, 720).

Весьма любопытны для характеристики личности Ключевского воспоминания о нём г-жи Марии Голубцовой, живо и умно написанные (стр. 670–82). Примечателен также, прежде всего и больше всего именно для характеристики самого Ключевского , отзыв его о Максиме Горьком, сообщённый Е. В. Барсовым (стр. 692–693) и вполне совпадающий, по своему общему смыслу, с суждениями Ключевского о Горьком, известными из других источников:

«Однажды во время моей беседы с В. О. Ключевским о современных литераторах я спросил его:

— А как вы смотрите, Василий Осипович, на Максима Горького, и чем вы объясняете успех его произведений?

— Горький, — отвечал он, — это пропаганда , а пропаганда — не литература. Горький пришёлся по плечу обществу, которое теперь особенно умножается. Это — люди, борющиеся за своё существование, много читающие и работающие над собою этим путём больше, чем учащаяся молодёжь, но в них нет никакой устойчивости; они непрерывно хромают на оба колена и 'влаются (? П. С. ) ветром модных учений. Этому слою низменных людей с напряжёнными потугами на знание и мнящих себя интеллигентами совершенно по плечу творения своего собрата — Горького; в их неразвитых и небрезгливых вкусах блестят талантами и такие его произведения, как снохачество „На плотах“ и „Дно“ всяких мерзостей, с подкладками ницшеанства, политиканства и т. п. Если просвещённая публика бросилась видеть это „Дно“, то, увидев, никогда больше не пожелает его видеть и в большинстве с омерзением отвернётся от него. У Горького вовсе не талант, а одно пылкое воображение.

— Однако, Василий Осипович, Горький известен и за границей, и там его хвалят, — возразил я.

— Если его славят за границей, — отвечал он, — то ведь и там есть отбросы общества, имеющие свои газеты, кои видят в Горьком свои вкусы в кричат о нём.

— Но не даром же, — говорю, — наша Академия Наук хотела возвести Горького в „академики российской словесности“.