Модест Колеров - Петр Струве. Революционер без масс [сборник]

Гораздо важнее другое. С момента австро-венгерского соглашения (1867 г.), в австрийскую политику определяющим фактором вошло венгерское национальное сознание, и политика Австро-В енгрии попала в зависимость от венгерских интересов.

Венгрия и мадьярский элемент в австро-венгерской политике вносили в неё парадоксальную двойственность. С одной стороны, только в соединении с Австрией Венгрия могла выступать как великодержавный элемент и мадьяры могли претендовать на видную роль в европейской и даже мировой политике. С другой стороны, в отличие от Австрии, которая из централизованного государства явственно превратилась в федерацию национальностей, Венгрия оставалась централизованным национальным государством, основанным на беспощадно осуществляемом господстве мадьярского племени. Великодержавие Австро-Венгрии требовало чрезвычайной эластичности и гибкости государства в национальном отношении, такой эластичности, которой удовлетворяло только федеративное устройство. Между тем венгерское государство исключало равноправие национальностей и самым суровым образом проводило мадьярское владычество. Кроме того постепенно в Венгрии у господствующего мадьярского элемента, у венгерской «джентри» сложился политический идеал возможно большого государственного обособления от Австрии — до превращения связи между обоими государствами в простую личную унию. Эта программа, наиболее популярная в Венгрии, исключала однако возможность австро-венгерского великодержавия, осуществимого лишь в реальном соединении Австрии и Венгрии. Таким образом между австро-венгерским империализмом и венгерским национализмом обозначалось непримиримое противоречие. Австрийский федерализм может чрезвычайно успешно служить целям австро-венгерского империализма. Тирания мадьярства над другими национальностями делает осуществление австро-венгерской империалистской программы неосуществимой. Вождь христианско-социальной партии в Австрии, Луэгер недаром сказал однажды, что мадьяры суть засов, который запирает для Австрии Восток, и что, дабы открыть империи путь на Восток, этот засов необходимо сломить [482].

Однако в новейшее время появился и другой засов, не внутренний для Австро-Венгрии, а внешний: сами балканские государства. Балканский союз, который разгромил Турцию, отрезал Австрии путь на Восток к Эгейскому морю. Салоники после войны балканских государств с Турцией могли стать греческими или болгарскими, но во всяком случае балканская война заперла для Австрии путь на юго-восток и отрезала её от Салоник.

Это отрицательное решение вопроса об юго-восточном расширении Австро-Венгрии в то же время до последней степени обострило для неё сербский вопрос. Образование балканского союза и война против Турции были делом независимого сербского государства. Блистательный успех этого дела, увенчанного огромным расширением сербского королевства, впервые дал сербской государственной идее и яркое выражение и жизненное воплощение. Сербия, как государство, стала верить в себя, и государственно разъединённый сербский народ, большая часть которого живёт в Австро-Венгрии, стал верить в своё собственное национальное государство. Так естественным процессом самоосвобождения и самоутверждения сербского народа создалась грозная для Австро-Венгрии « великосербская » идея.

Заперев Австро-Венгрии путь в Салоники, Сербия отняла у своей могущественной соседки её балканское призвание и её балканскую будущность. Правда, Эренталь сказал, что, уже овладев Боснией, Австрия стала балканским государством. Но в лице Сербии, окрепшей и уверовавшей в себя, навстречу Австро-Венгрии встал национально единый и сильный этим единством соперник.

Окончательное самоосвобождение балканских народов и отвоевание ими Балкан от Турции совершило, однако, ещё одно крупное дело, политически, быть может, самое важное. Это самоосвобождение по существу избавило Россию от необходимости какого-либо принципиального политического соглашения с Австро-Венгрией. Запертая Сербией, с Италией и Румынией в тылу, Австро-Венгрия уже не представляла такой величины, которая могла бы что-либо предложить России. Момент соглашения с Россией был окончательно упущен Австро-Венгрией.

Балканские войны были, таким образом, поражением не только Турции, но и Австро-Венгрии. А потому они были поражением и патрона обеих этих держав — Германии.

Активно противостоять союзу России с Францией, к которому в своих собственных интересах естественно тяготела Англия, германская империя могла только в союзе с Австро-Венгрией. Формально, правда, в союзе с Германией и Австро-Венгрией состояла Италия. Но уже давно для всех, кроме бездарных германских дипломатов, на которых выпало тяжёлое наследие Бисмарка, было ясно, что Италия в настоящей европейской войне никогда не будет в одном лагере с Австро-Венгрией [483]. Таким образом для Германии с её огромными претензиями великодержавная Австро-Венгрия представлялась абсолютно необходимой. Как немцы сами мыслили себе соотношение германских и австро-венгерских интересов, всего лучше показывает следующее рассуждение известного немецкого публициста Рорбаха: