Модест Колеров - Петр Струве. Революционер без масс [сборник]

Его значение с этой точки зрения ещё но оценено, самая научная проблема влияния русского духовенства, как социально-культурной силы в нашем общенациональном развитии, не только не разработана, но даже не прочувствована и потому не поставлена.

Русское духовенство создало особый духовный тип, и этому типу принадлежит своя особая роль в русском культурном процессе. Это совершенно ясно ощущается, когда вас любовно вводят и заставляют пристально вглядеться в историю такого организма, как Московская Духовная Академия. Прежде всего русский «семинар» и «академик» как-то на свой манер и весьма многозначительно вложились в историю русской науки. На этот счёт не может быть никаких сомнений.

Но наука и, в особенности, философия и история, главные науки, которые везде культивирует богословская школа, в своих высших проявлениях входят в «национальную литературу». Боссюэ, Гизо, Тьерри, Ренан, Тэн, Бергсон, Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, Ницше, Штраус, Ранке, Моммзен принадлежат не только философии и историографии, но и национальной литературе, как общекультурной стихии данного народа.

Своеобразную прелесть такого сборника исторических материалов, как тот, который с великим пиететом издали бывшие воспитанники Московской Духовной Академии, составляет именно то, что здесь мы непосредственно воспринимаем, как духовное просвещение, дело церкви и духовенства, претворяется в национальную культуру. Если А. В. Горский был учёным эрудитом, не создавшим ничего цельного, всю свою жизнь таскавшим «кирпичи» для научного здания, если Е. Е. Голубинский был учёным исследователем, своего рода Нибуром русской церковной истории, творения которого лишены всякой литературной и даже архитектонической прелести, то В. О. Ключевский — историк, с таким же правом принадлежащий к русской национальной литературе, как и Карамзин, — художественный гений исторического прозрения и изображения. И в то же время Ключевский — первый и единственный подлинно гениальный в русской национальной литературе попович. Так же как Пушкин или Лев Толстой порождены и вскормлены дворянской стихией той же культуры, так Ключевский создан и воспитан «духовной» или «клирной» стихией той же культуры. По самому своему развитию он неразрывно связан с этой стихией, органически гораздо более связан с нею, чем его предшественник по университетской кафедре и тоже попович С. М. Соловьёв.

Три названные учёные — А. В. Горский [476], имя которого в истории русской историко-философской науки своеобразно-неразрывно соединяется с именем другого эрудита, К. И. Новоструева, Е. Е. Голубинский [477]и В. О. Ключевский [478]— центральные фигуры в замечательном сборнике, посвящённом Московской Духовной Академии. Но эти фигуры именно потому получают такой исторический «рельеф», что они выступают перед нами в издании «У Троицы в Академии» на культурном фоне целого социального слоя, — русского духовенства и в связи с историей такого многозначительного явления, как наша высшая духовная школа.

В цитированном выше явно пристрастном и несправедливом мнении Ключевского о Максиме Горьком характерно то отталкивание, которое испытывал от фигуры Горького Ключевский. Несмотря на весь относительный политический радикализм последних годов своей жизни, знаменитый историк от своей среды и её культуры унаследовал значительную дозу органического консерватизма, которому была чужда, непонятна и прямо претила новизна «босячества», воплотившегося в Горьком. Ведь Ключевский представлял кость от кости и плоть от плоти русского духовенства и органически воплощал в себе его традиции, представляющие своеобразное соединение консерватизма с демократизмом. В русском духовенстве и его культуре нет ни грана аристократизма, столь характерного для духовенства западноевропейского, оно ни в историческом, ни в бытовом отношении не связано с дворянством [479], но это не мешает ему и его элементам, поскольку они сохраняют своё лицо в культурном и социальном отношениях, хранить также и большой запас консерватизма, правда, не похожего вовсе на консерватизм дворянский, но не менее его подлинного.

Мы переживаем удивительные события, захватывающие дух и в то же время его подымающие. Эти великие события превосходят всякие ясные предвидения и в то же время точно одним ударом открывают перед государственным творчеством огромные перспективы дел и вещей, прежде погруженные в непроницаемый туман неведомого «будущего». Произошла историческая катастрофа. Волны истории несут нас к новым берегам. Но в сё-таки и в этом огромном крушении есть только один способ ясного видения вперёд, это — обращение назад, к прошлому, ясное понимание того, что́ осталось за нами, словом — историческое знание.