Глеб Десятков - Загадки Оренбургского Успенского женского монастыря

Где-то на Набережной в Оренбурге жил врач Аарон Яковлевич Центроблат. Жил один. Но был у него брат Ефим, имевший многочисленную семью и испытывавший, как говорят в наши дни, «трудности с трудоустройством». Аарон Яковлевич решил оказать брату помощь — пригласил его на жительство в Оренбург. Тот приехал. С помощью брата снял квартиру и занялся мелкой адвокатской практикой. Как долго занимался он ею — про то легенда умалчивает. Но однажды Аарон Яковлевич прислал клиента — молодого и элегантного человека, лет тридцати пяти-сорока. Его дело было непростое, требовало много времени и смекалки. Клиент часто стал бывать в адвокатском доме, обратил внимание на его старшую дочь. А было тогда ей лет шестнадцать. Тонкие черты ее лица, приятный тембр голоса, острый ум и исключительная память были замечены клиентом. И не только замечены! Вначале появились мелкие подарки, цветы. Необычные знаки внимания первой заметила мать. Решила обратить на это внимание мужа:

— Фимочка! Слушай сюда! Я что-то должна тебе сказать!

— И что-о? — как всегда на вопрос вопросом ответил муж.

— Нет, ты только посмотри, как на нашу Хаю смотрит твой клиэнт! Он что, Синайскую пустыню без капли воды во рту перейшов? Так он на нашу дочку смотрит, словно...

— Как он смотрит на нее — не знаю! Но я знаю его счета и векселя! Они впечатляют! И не только меня... Он человек с положением!..

— 0-ох, Фимочка! А ты не считаешь, что ми мойжем дочку потерять?

— Я считаю, шо тебе не найдо в дело это лезть! Мы сможем только выйиграть, если ты дело не испортишь... И вообще, я ему крупно должен. Попросит руки дочери — я согласие дам!

Так произошла в семье первая крупная размолвка. Мать со слезами на глазах пошла к дочери, рассказала о своих подозрениях, о словах отца. Сказала, что не знает, что ей делать.

— Ты что, мамуля моя дорогая! Он просто... Он же почти втрое старше меня! Ходит он к отцу, и пускай ходит.

— Ой, доченька! Ты этих мужиков не знаешь! Возраст девки для них не помеха... Ой, доченька...

Вечером, после ухода клиента, отец позвал Хаю к себе и сказал, что ей, возможно, вскоре предстоит замужество. Вся в слезах она ушла к себе. А утром жаловалась матери:

— Мамочка! Дорогая моя! Не хочу я за старика, я из дома лучше уйду, но ты обо мне не беспокойся! Очень прошу — не беспокойся! Я давно решила... тебе только не говорила. Ты все будешь знать, только позднее...

Когда за обеденным столом собралась вся семья, Хаи с ними не было. Она не пришла и к вечеру, и на следующий день. Ефим Центроблат решил, что жена куда-то проводила дочь, чтоб не выдавать замуж. Скандал был такой, о котором Сима позднее говорила:

— И не спрашивайте! Вспомнить боюсь! Если б я знала, где она?

Так прошло несколько месяцев. Семейный скандал с помощью Аарона Яковлевича был несколько замят, как вдруг им сообщили, что их дочь объявилась в Успенском женском монастыре!

И что только отец ни делал, Хая решительно отказалась уходить из него. Ефим Центроблат решил, что это дело рук его жены, и не простил ей этого.

Вид на город с колокольни монастыря. Справа виден Сенной базар (1900 г.).

К переходу в монастырь Хая готовилась довольно долго. О своей задумке никому ни слова не говорила. Но несколько раз встречалась с игуменией Таисией. Все рассказала ей как на духу. И вот она за монастырской стеной. Сестры приняли ее, мягко говоря, не совсем приветливо. В самом начале послушнической жизни ее послали в иконописную мастерскую учиться живописи. Здесь ей пришлось перенести и горькую обиду, и несправедливое отношение от старших. Был даже случай, когда в келье ее пытались задушить! На поднятый шум сбежались сестры. Но кроме плачущей сестры Таисии в келье никого не обнаружили. Ее рассказу о случившемся вначале не поверили. Но на ее шее остались четкие следы пальцев. Она пришла к матушке игумении. Та, увидев, в каком состоянии послушница, стала беседовать с ней. Таисия не выдержала и разрыдалась:

— Матушка! Я прошу вашего благословения перейти в другой монастырь! Здесь надо мною...

— Нет тебе моего благословения, — перебив ее, заявила игумения. — Тебе живопиской не быть! Ты у меня будешь письмоводительницей и много пользы принесешь для монастыря, и хорошей монахиней будешь!