Игорь Макаров - Выстрелы в Сараево [Кто начал большую войну?]

Главного атентатора Гаврило Принципа я знал лично. Видел его два или три раза в моем министерстве, куда он приходил с намерением получить от меня одобрение на сдачу им приватного экзамена в гимназии, сперва за пятый, а потом за шестой класс.

Рассказав немного об этих встречах, Л. Йованович снова свернул на главную тему:

На Видовдан после полудня я находился в своей квартире в Сеньяке (один из богатых районов Белграда. — И. М. ) . Около пяти часов вечера зазвонил телефон, и чиновник из пресс- бюро сообщил, что произошло в полдень в Сараеве. И хотя я знал, что подготовлялось там, все же точно кто-то неожиданно ударил меня, когда я держал трубку; когда позже новость подтвердилась с других сторон, начала меня грызть тяжелая тревога…

Страшные мысли обуревали меня. Это началось с пяти часов, в воскресенье на Видовдан, и длилось днем и ночью, пока я в надежде на облегчение не прикорнул до утра вторника. Тут ко мне (в министерство просвещения) пришел молодой друг майор Н. И он был озабочен, но не отчаивался, как я. Ему я высказал свои страхи — бесконечные и просто неразумные. И он мне своим обычным, как всегда в таких случаях, прекрасным, тихим, но поистине проникновенным голосом сказал (примерно вот что): «Господин министр, я думаю, не стоит отчаиваться. Пусть Австро-Венгрия пойдет на нас Это все равно случится раньше или позже. Сейчас, действительно, очень неудобный момент, чтобы сводить счеты. Но не в нашей власти делать выбор. И если она выберет войну— пускай! Быть может, это кончится плохо для нас, но кто знает! Возможно, будет и по-другому!» [265].

Люба Йованович так до конца жизни и не отрекся от своих безыскусных домашних записок. Весной 1925 года он дважды решительно подтверждал свою правоту в «Политике», оговаривая, однако, что никогда не утверждал, будто «засекреченный» разговор шел на заседании правительства (это была его маленькая уступка критикам).

То, что я «открыл» в альманахе г. Ксюнина, т. е. что в сербском правительстве в 1914 году знали о какой-то подготовке свершившегося в Сараеве покушения, никакое не открытие: это была вещь известная, — настаивал Люба [266].

— О том уже давно говорилось, причем говорилось именно с сербской стороны. Сам г. Пашич 1914 году, 7 июля по-новому, стало быть, спустя девять дней после сараевского покушения дал интервью, в котором сказал, что сербское правительство вовремя оповестило венское правительство об опасностях, которым подвергается тогдашний наследник габсбургского престола на планируемом пути в Сараево… Кто хочет сейчас это отрицать или запираться в этом и утверждает, что сербское правительство не знало ничего о планах тех, кто умышлял покушение на жизнь эрцгерцога Франца Фердинанда, тот возьмет на себя столь же излишнюю, сколь и вредную задачу [267].

В итоге в апреле 1926 года после скандальных дебатов партийных вождей под бешеным давлением Пашича Люба был исключен из Радикальной партии (46 голосов — за, 1 — против и 22 воздержалось) [268]. Публикация в сборнике «Кровь славянства» послужила едва ли не главным козырем обвинения.

Конечно, Люба Йованович написал правду, а Пашич юлил и выкручивался. Косвенно это очень скоро признала и сама королевская власть, устроив «смутьяну», не оставившего политическую деятельность до конца своих дней, пышные государственные похороны с участием короля, патриарха Димитрия и всего состава правительства (Пашич к тому времени уже умер). Два министра выступили с надгробной речью. «Политика», забыв старые обиды, отмечала, что Йованович был благородный и скромный человек, избегавший богатства и не разжившийся даже собственным домом. Свое прощальное слово в «Политике» опубликовал и Алексей Ксюнин [269].

И только десятилетия спустя отпали последние сомнения: выяснилось, что в Архиве Сербии отложились мемуары масона Велизара Янковича [270], министра народного хозяйства в том самом 1914 году. Как явствует из этих записок, обсуждение готовящейся террористической атаки точно произошло в начале июня, и обсуждалась сложившаяся ситуация отнюдь не кулуарно, а на заседании кабинета. Вначале с докладом «о деятельности влиятельной группы из Белграда под названием «Черная рука» выступил министр внутренних дел Стоян Протич.

Министр Протич оповестил нас, — документирует В. Янкович, — что эта организация на днях переправила через Дрину, близ Лозницы, под надзором артиллерийского майора /Любомира/ Вуловича, с оружием и бомбами, нескольких боснийских юношей, которых майор Танкосич долгое время тайком учил у нас обращению с оружием и бомбами. Протич боится, что эти экзальтированные юноши, обозленные аннексией Боснии и Герцеговины, насильственно проведенной вопреки Берлинскому договору, и вследствие других дерзких акций австро-венгерской дипломатии легко могут совершить какие- то поспешные действия, по случаю объявленного смотра австро-венгерских войск в Сараеве в виду границ Сербии… Все мы были ошеломлены!! Пашич сразу же согласился с мнением Протича и предложил, чтобы Министерский Совет уполномочил Протича предпринять все необходимые меры на боснийской границе, с тем чтобы в будущем все неконтролируемые переходы и связи были пресечены. И это тотчас было решено. Затем еще решено, что надлежащие Министры ускорят шаги по поставке орудий и боеприпасов из Франции, а Министр Войска Душан Стефанович подготовит и все прочее ввиду возможных событий, которые могут возникнуть. Пашич нам потом сообщил, что нашему послу в Вене Йоце Йовановичу Пижону он строго доверительно поручит запросить «Ballplatz» [271] , дабы тот прекратил накопление, маневры и смотры войск, под командой престолонаследника Фердинанда, вблизи сербской границы, ибо это может лишь еще больше возбудить взвинченные настроения сербской боснийской молодежи и впутать их в авантюры [272].