Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Я убыл в резерв Западного фронта. Лишь через 10 дней я вновь поехал в Москву, в госпиталь, заглянул к тете Моте и застал ее заплаканной, убитой горем. А на руках у нее было извещение о гибели сына, того самого лейтенанта, которого я сопровождал в 399-ю стр. дивизию. Она меня ни в чем не обвиняла, говорила, что теперь осталась совсем одна. Я съездил на продовольственный пункт, получил на 5 суток продукты, привез ей, а сам поехал в госпиталь.

Меня сразу приняли, сняли швы, и я направился в протезную, где быстро сняли мерку и сказали явиться через 3 дня. Все три дня я провел у тети Моти, она где-то работала на фабрике. К ее приходу я готовил, как мог, ей пищу. Она предложила мне стать ее приемным сыном, ведь и у меня не было своей семьи.

Когда я приехал к указанному времени в протезную госпиталя, мне тут же вставили зубы. Вечером того же дня я убыл в резерв Западного фронта. После недолгого пребывания в резерве меня направили в 30-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которая готовилась к прорыву немецкой обороны между г. Ржевом и Сычевкой. В дивизию я прибыл в начале декабря 1942 года.

30-я гвардейская стрелковая дивизия, бывшая 238-я стрелковая, сформированная в г. Семипалатинске, за успешные боевые действия в 1941–1942 годах по разгрому немцев под Москвой и Тулой в мае 1942 года была переименована в 30-ю гвардейскую стрелковую дивизию. В ее составе были: 94-й, 96-й и 98-й гвардейские стрелковые полки и другие части и подразделения. Командовал дивизией генерал-майор Кулешов. Итак, я прибыл в состав прославленной в боях дивизии. Меня сразу назначили начальником штаба отдельного учебного батальона. Этот батальон находился во втором эшелоне и занимался подготовкой младших командиров. Батальоном командовал капитан Степанов, комиссаром был батальонный комиссар Бондаренко. Моим помощником и заместителем был интендант II ранга Дрыгин.

Готовилась Ржевско-Вяземская наступательная операция, в которой участвовала и наша 31-я Армия. 30-я стрелковая дивизия была сосредоточена на направлении главного удара армии и имела задачу прорвать долговременную оборону немцев в направлении деревень Жеребцово и Косово, затем оседлать железную дорогу Ржев — Сычевка. 12 декабря 1942 года, после мощной артподготовки дивизия атаковала передний край немцев. Захватив 2-ю линию траншей и продвинувшись на 1,5–2 км, мы были остановлены мощным огнем противника. В течение 12, 13 и 14 декабря дивизия вела ожесточенные бои, в результате которых нам удалось продвинуться лишь на 3–4 км, неся большие потери в живой силе. 15 декабря немцы перешли в контратаки крупными силами, и им удалось потеснить наш 96-й гвардейский стрелковый полк. Для восстановления положения командир дивизии принял решение усилить полк нашим учебным батальоном. Во второй половине дня 15 декабря батальон поступил в распоряжение командира 96-го гвардейского стрелкового полка. Вечером, когда уже совсем стемнело, внезапной атакой батальона при поддержке оставшегося личного состава полка наши курсанты с криком «Ура» опрокинули немцев и вновь овладели д. Жеребцово. С 16 по 20 декабря попытки дивизии продвинуться к железной дороге Ржев — Сычевка результатов не дали. В воздухе господствовала немецкая авиация, а по железной дороге курсировал немецкий бронепоезд, засыпая нас снарядами. Наш батальон тоже понес большие потери. Был ранен в руку и командир батальона, но эвакуироваться не пожелал.

В конце декабря поступил приказ о прекращении атаки и переходе к обороне. Наш батальон оборонял д. Жеребцово.

Командир батальона и комиссар разместились отдельно в добротных немецких блиндажах. Я со своим штабом облюбовал небольшой блиндаж недалеко от командирского. Находясь в обороне, я смог поближе познакомиться со своими командирами. Командир батальона капитан Степанов, светловолосый, широколицый, коренастый мужчина, лет 30, спокойный, доброжелательный человек. Получив ранение, постоянно находился в блиндаже со своей сожительницей санитаркой Ниной. Она его «лечила» и кормила и была с ним неразлучна. Комиссар батальона Бондаренко тоже сожительствовал с женщиной, его блиндаж был метрах в 200 от моего. Это был самолюбивый, вечно пьяный человек. В батальоне его все ненавидели, но побаивались. Даже командир батальона его боялся и слушался.

Помнятся такие моменты. Как правило, немецкий бронепоезд 2 раза в день в одно и то же время производил артналеты по нашей деревне. Каждый раз в течение получаса везде рвались снаряды и летели болванки. Обычно в это время все прятались в укрытия. А Бондаренко именно в это время вызывал к себе того или иного командира, требуя доклада обстановки. Однажды, во время артналета он и мне позвонил и потребовал немедленной явки с докладом об обстановке на передовой. Я ему ответил, что, как только кончится налет, тут же явлюсь. Но он ответил, чтобы я явился немедленно, иначе он расценит это как трусость с моей стороны и сделает соответствующие выводы. Делать было нечего, я вышел из блиндажа. Кругом рвались снаряды и мины, рядом со мной кувыркаясь и фыркая, пронеслась болванка. Пробежав метров 50, я упал на снег, надо мной рвались шрапнельные снаряды, кругом сплошной грохот. Я вновь вскочил и уже без остановки добежал до блиндажа комиссара. Шинель у меня в нескольких местах была пробита осколками снарядов. Как меня не задело, просто чудо. Зайдя в блиндаж, я увидел комиссара, сидящего за столом в нательной рубашке, рядом с ним сидела его сожительница. Они, уже подвыпившие, любовались друг другом. Первым моим желанием было плюнуть ему в лицо и уйти. Но, увидав меня, он начал натягивать гимнастерку, свою сожительницу оттолкнул от себя. Я ему доложил о прибытии и заметил, что с вызовом можно было обождать до окончания налета. Бондаренко рассвирепел, начал кричать, что я, молокосос, собираюсь его учить, вытащил пистолет и пригрозил расстрелом. Потом он немного остыл, убрал пистолет. Я ему доложил о результатах обхода участка обороны, и он меня отпустил.