Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

В 1937 году в поселке проводились репрессивные меры, как правило, ничем не обоснованные. Многие лучшие люди, преданные Советской власти, были арестованы. Арестован и муж сестры отца Борис Дурнов — лучший закройщик сапожной мастерской. Впоследствии выяснилось, что арестован он был по доносу секретаря сельского Совета Марьяхина, по специальности тоже закройщика, якобы за то, что он агитировал сапожников против подписки на заем. Фактически никто этого не слышал и этого не было. Однако Дурнов был осужден и отправлен в лагеря под Архангельск. В 1939 году он там от болезни желудка скончался.

Отец мой был сильно расстроен арестом шурина. Зная Дурнова как преданного, передового рабочего, он не мог постичь смысла такой вопиющей несправедливости. Затем он сам стал опасаться подобной участи и решил на время уехать к своим дальним родственникам на Украину. Там он пробыл до конца сентября. Домой он вернулся не с пустыми руками, ему на Украине подарили пятиминутный фотоаппарат и научили фотографировать. Но не долго ему довелось работать фотографом. Болезнь его прогрессировала. В октябре 1938 года отец простудился и заболел воспалением легких. Проводимое лечение видимого улучшения не дало. Врач решил отправить его в больницу в г. Смоленск. В середине ноября на нанятой повозке, укутанного в валенки, тулуп и шапку отца повезли в Смоленск, но с середины пути, из-за снежных заносов и сильной метели, пришлось вернуться домой. Состояние здоровья отца все ухудшалось, он уже и лежать не мог, а находился в сидячем положении, сильно похудел, зарос. Врач на месте был бессилен чем-нибудь ему помочь, отец «таял» прямо на виду. Мать совсем измучилась. Сестра его, тетя Паша, приходила на ночь дежурить, а я уходил ночевать к ним. Однажды, а это было в начале декабря 1938 года, я ночевал у тети Паши, а она дежурила у постели отца. Проснувшись утром, я услышал плач тети Паши, меня как током ударило. Быстро вскочив с постели, я подбежал к рыдавшей тете. Она мне прошептала, чтобы я бежал домой, что отца уже нет, он умер.

Сейчас я могу признаться, что отца я своего недолюбливал.

Я считал, что он ко мне несправедлив, что к моим сестрам не придирается, а мною все время интересуется. Ежедневно он спрашивал у матери: помогал ли я ей по хозяйству, не шалил ли и если узнавал, что я что-нибудь натворил или не выполнил, или долго гулял с ребятишками, начинал ругать и избивать. Сначала я, поплакав, мирился с таким отношением, но, став постарше, с побоями мириться не мог и затаил в себе неприязнь к отцу. Я старался не попадаться ему на глаза, однако он был нашим кормильцем, и с этим нельзя было не считаться. В противоположность отцу, мать мне все прощала и очень жалела, когда начиналась очередная экзекуция, она просила отца, чтобы он меня не бил, пыталась защитить меня, но отец ее отталкивал и требовал, чтобы она в мое воспитание не вмешивалась. Он, по его словам, с меня «выбивал дурь и лень», хотя ни того, ни другого, кроме него, никто за мной не замечал, да и я этого не чувствовал за собой. Мне очень много приходилось помогать матери по хозяйству и я, в меру своих сил, старался облегчить ее труд, но и любил пошалить, погонять мяч, побороться или подраться с ребятишками, как и все мальчишки моего возраста. Ну и, конечно, случалось: то нос разобьют до крови, то штанишки или рубаху разорвут, то, загулявшись, поздно домой возвратишься. Почти все это не оставалось без отцовского возмездия.

Узнав о смерти отца, я прибежал домой. Отец уже лежал на полу на постланном одеяле. Изо рта у него еще струилась кровь и что-то хлюпало. Мне сначала показалось, что он еще жив, но бездыханное тело его говорило, что неминуемый исход болезни наступил. И вдруг мне так жалко стало отца, какой-то комок подступил к горлу, и у меня начались какие-то истерические рыдания без слез, и я упал на пол. Меня положили на кушетку, вызвали врача. Врач сказал, что у меня сильное нервное потрясение и что мне нужно несколько дней лежать в полном покое. Отца похоронили без меня, я пролежал больше недели, но и встав с постели, чувствовал еще долго какую-то слабость, недомогание.

Мать мне говорила, что перед смертью отец подзывал меня, хотел что-то сказать, но меня не было дома, и он сказал, что умирает в тяжких муках, но нам будет еще труднее, и чтобы она опиралась на меня. Сейчас я констатирую, что его последние слова оказались пророческими, о чем я напишу позже.

И вот я стал единственным трудоспособным мужчиной в семье, то есть главой семьи, мне тогда было 15 лет. Правда, с нами жил дедушка, который физически работать не мог, но давал дельные советы по хозяйству, а иногда и сам помогал накормить скотину, истопить печь, содержать в порядке двор.