Иэн Моррис - Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

В том, что касается информационных технологий и ведения войн, возникают свои трудности, которые кратко обсуждались в приложении и более подробно на моем веб-сайте. Но в отношении их применялись те же принципы, что и к урбанизму и количеству получаемой энергии, и поэтому пределы ошибок здесь, возможно, примерно такие же. По причинам, которые разбираются в приложении, вполне вероятно, что для того, чтобы появилось реальное расхождение с фундаментальными закономерностями социального развития, ошибки должны систематически доходить до 15 процентов или даже 20 процентов; однако ошибки такого порядка кажутся несовместимыми с историческими свидетельствами. Впрочем, в конечном счете для других историков есть лишь один способ удостовериться, — возможно, предпочтя при этом иной набор параметров и по-иному начисляя баллы, дабы предложить свои собственные цифры.

Пятьдесят лет назад Карл Поппер утверждал, что прогресс в науке — это вопрос «предположений и опровержений» 16, и он происходит зигзагообразным курсом: один исследователь предлагает идею, а другие стараются ее опровергнуть, и в ходе этого процесса придумываются более совершенные идеи. Думаю, то же самое применимо и к истории. Я уверен, что любой индекс, который остается близким к фактам, приведет к выявлению более-менее тех же закономерностей, что и мои. А если я ошибаюсь и если другие специалисты докажут, что моя схема «не на высоте», то я надеюсь, что и в этом случае будет польза, поскольку моя неудача поощрит их на то, чтобы найти лучшие ответы. Здесь уместно процитировать Эйнштейна: «У любой физической теории не может быть лучшей судьбы, нежели указать путь для появления более всеобъемлющей теории, в рамках которой она существует как частный случай» 17.

В конце следует упомянуть два технических аспекта. Во-первых, как часто нам следует подсчитывать баллы? Если нам так захочется, мы можем отслеживать изменения в социальном развитии от года к году или даже от месяца к месяцу начиная с 1950-х годов. Впрочем, я сомневаюсь, что в этом было бы много смысла. В конце концов, мы ведь хотим понять общую картину истории на протяжении очень продолжительных периодов, и поэтому, как я надеюсь показать далее, даже измерение пульса социального развития раз в столетие, похоже, даст достаточно подробностей.

Конечно, по мере того как мы двигаемся в прошлое к концу ледниковой эпохи, отслеживание социального развития по столетиям перестает быть и возможным, и особенно желательным. Мы просто не сможем обнаружить существенную разницу между тем, что происходило, скажем, за 14 000 лет до н. э. и за 13 900 лет до н. э. (или даже за 13 800 лет до н. э., если говорить о различиях). Частично это объясняется тем, что у нас нет достаточного числа хороших фактов, а частично из-за того, что изменения тогда происходили очень медленно. Поэтому я использую скользящую шкалу. С 14 000 лет до н. э. по 4000 лет до н. э. я измеряю социальное развитие каждую тысячу лет. От 4000 лет до н. э. по 2500 лет до н. э. качество свидетельств улучшается, а изменения ускорились, и поэтому я провожу измерения каждые 500 лет. Между 2500-ми годами до н. э. и 1250-ми годами до н. э. я сокращаю этот срок до 250 лет. И наконец, с 1400 лет до н. э. по 2000 год н. э. эти измерения делаются каждое столетие.

При этом есть свои риски, и самый очевидный из них заключается в том, что, чем дальше в прошлое мы уходим, тем более плавными и более постепенными будут выглядеть изменения. Рассчитывая баллы только для каждого тысячелетия или для каждых пятисот лет, мы можем упустить что-то интересное. Впрочем, суровая истина заключается в том, что только в отдельных случаях мы можем датировать нашу информацию значительно более точно, нежели в диапазонах, которые я предложил. Но я не хочу упустить из виду эту проблему, и поэтому в главах с 4-й по 10-ю пытаюсь закрыть как можно больше возникших из-за указанного подхода пробелов. Но модель, которой я здесь пользуюсь, похоже, позволяет обеспечить наилучший баланс между практичностью и точностью.

Еще один важный аспект — где измерять. Вы, возможно, были удивлены, когда читали в предыдущем разделе, о какой части мира я говорил, когда получал цифры для Запада и Востока. В некоторых местах я рассказывал о Соединенных Штатах, в других — о Британии; иногда говорил о Китае, иногда о Японии. Ранее в главе 1 я описал жалобы историка Кеннета Померанца на то, что историки-компаративисты, анализируя, почему Запад властвует, зачастую допускают искажения, поскольку некорректно сравнивают крошечную Англию с огромным Китаем, после чего приходят к выводу, что Запад уже вел за собой Восток к 1750 году н. э. Но ведь необходимо, настаивал этот ученый, сравнивать схожие по величине образования. В главах 1 и 2 я ответил на этот призыв тем, что ясно сформулировал сущность Востока и Запада как обществ, которые произошли в результате изначальных западной и восточной сельскохозяйственных революций, случившихся на Холмистых склонах и в долинах рек Хуанхэ и Янцзы. Но теперь настало время признаться, что я решил только часть проблемы, указанной Померанцем. В главе 2 я описал впечатляющее расширение западной и восточной зон, происходившее на протяжении приблизительно пяти тысячелетий после начала культивирования растений, а также различия в социальном развитии, которые часто имели место между первичными центрами — такими, как Холмистые склоны или долина Янцзы, — и их перифериями, наподобие Северной Европы или Кореи. Поэтому возникает вопрос: на каких частях Востока и Запада мы должны сосредотачивать внимание, когда рассчитываем наши пункты для индекса социального развития?