Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

В одном из этих глухих уголков и расположился телегинский хутор. Неподалеку от него ходил табун, и здесь-то я впервые увидел Молодость. Что это была за кобыла – ни рассказать, ни описать невозможно! Ярко-гнедой масти, суха, породна, замечательно сбита, имела дивную линию верха, была широка и вся как точеная. Эта, несомненно, была одна из лучших когда-либо мною виденных орловских кобыл… в заводе у метизатора.

Долго занимают мое воображение вереницы лошадей, всех мастей, всех качеств и мер. Они проходят перед моими глазами, и я, невольно улыбаясь, думаю: «Сколько их, какое множество! Неужели все эти лошади когда-то принадлежали мне?!». Я вспоминаю прежних людей и лошадей и думаю о том, что большое наследство оставили они новой России. Да, это были мои лошади, и с ними в течение целых двадцати лет была связана моя судьба, мое благосостояние, моя известность. С особой нежностью вспоминаю своих любимых кобыл: Кашу, старую Усладу, Мечту, Ветрогонку, Безнадёжную-Ласку.

Не подлежит никакому сомнению, что Безнадёжная-Ласка по эсктерьеру и приплоду была лучшей кобылой Прилепского завода. Безнадёжная-Ласка принадлежит к числу тех кобыл, мимо которых ни один любитель, ни один профан не пройдет без того, чтобы не обратить на них должного внимания. Таких кобыл отличает высокая порода, своя личная высокая одаренность, они имеют то «каше» (скрытую прелесть – cache – франц.), которое присуще только истинно знаменитым лошадям. У меня есть несколько фотографических снимков Безнадёжной-Ласки и несколько ее портретов кисти лучших наших художников: Клодта, Виноградова, Савицкого и других, но никто из них не сумел верно уловить ее тип и красоту и увековечить их на полотне. Исключительному экстерьеру этой кобылы сопутствовал такой же класс и такая же резвость. Начала свою беговую карьеру Безнадёжная-Ласка в Одессе в цветах моего брата, [254]в руках наездника Петрова. Бежала она блестяще. Осенью я сдал ее в аренду Синегубкину, и у него она бежала так же замечательно. В начале февраля Безнадёжная-Ласка побила трехлетний кобылий рекорд, который стоял за Шинелью. Я получил об этом телеграмму из Москвы, а на следующий день прочел о том же в «Коневодстве и спорте». Вместо того чтобы ехать на Ласке на побитие летнего верстового рекорда, Синегубкин записал ее на полторы версты, и хотя блестяще выиграл, но перетянул кобылу – побить ещё один рекорд она уже не смогла. Я очень сожалел об этом, но дело было сделано, и поступок Синегубкина меня до сих пор непонятен. В Москве меня посетил Кейтон и просил передать ему Безнадёжную-Ласку в езду. Я не мог этого сделать, так как кобыла по условию была сдана Синегубкину. Кейтон сказал: «Жаль, я бы вам на ней выиграл дерби». В устах другого наездника обещание выиграть дерби звучало бы похвальбой, но в устах Кейтона приобретало реальный смысл – таким магом и чародеем езды он был!

Четырех лет Безнадёжная-Ласка выиграла именной приз и ушла в завод. Только по недоразумению она не стала всероссийской рекордисткой. По своему происхождению Безнадёжная-Ласка – дочь Ловчего и внучка Бычка. Но по себе Безнадежная-Ласка не имела ничего общего со своей матерью и Бычками. Следует заметить, что в экстерьере Ловчего, отца Безнадёжной-Ласки, Бычок был абсолютно затушеван, она была в типе дочерей Удалого, имела их характерную масть, но вышла более женственной и нежной. Кровь Полканчика, отца великого кожинского Потешного, также была представлена у ней. Кобыла первоклассная, она происходила из исторического женского гнезда, давшего нашему коннозаводству многих первокласснейших рысаков.

Она была безупречной кобылой, но, к сожалению, в правом скакательном суставе имела налив (хроническое воспаление). Безнадёжная-Ласка на всех производила исключительное впечатление, и Телегин предлагал мне за нее двадцать пять тысяч рублей. Позднее, уже в начале революции, ту же сумму, но золотом, давал за нее Винокуров. Оба предложения я отклонил и Безнадёжную-Ласку не продал. Приносила жеребят регулярно каждый год и ни разу не прохолостела. В 1916 году Безнадёжная-Ласка дает своего третьего жеребенка. Сосун Ласки и Громадного был крупен, сух, делен и очень типичен. Окончательно высказаться о его типе нельзя потому, что пал он совсем еще малышом, но в ставке был едва ли не лучшим жеребенком. Вот при каких обстоятельствах он погиб.

Это было в середине или конце июня – словом, когда в наших местах происходят сильные грозы. Табун в те дни ходил на Макаровом лугу. Совершенно неожиданно небо заволоклось, засверкали молнии, кругом стемнело, поднялся вихрь, загремел и загрохотал гром, страшный, но короткий ливень пронесся над Прилепами и ушел по направлению Солосовки. Табун, испуганный и возбужденный, сбился в кучу. Когда ливень прошел, табун опять рассыпался по лугу и продолжал спокойно пастись. В тот день я выехал в табун позднее обыкновенного. Как всегда не спеша обходил кобыл, любовался сосунами, наблюдал за игрой резвых и шустрых годовичков и незаметно подошел к Ласке, которая всегда была одной из моих любимиц. Удивительно картинно ходила в табуне Ласка: бывало, подходишь к ней, а она не отрываясь ест сочную зеленую траву и только поведет на тебя глазом, длинная седая челка свесится на одну сторону лба. Иногда она заржет тихо и нежно, предупреждая сосуна о приближении человека, а то важно и спокойно пройдет мимо, потом остановится, оглянется на сосуна, потом вытянет свою красивую шею и смотрит куда-то вдаль, как это любят делать лошади. На этот раз подойдя к Ласке, я обратил внимание на ее беспокойный вид. При моем приближении она нервно заржала и легкой рысью направилась к реке, я последовал за ней. Там, на берегу, у самой воды, лежал мертвый сосун. Его убило молнией во время грозы.