Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Многое было по-прежнему! Живые свидетели прошлого встречались на каждом шагу. Получился бы предлинный список, если бы из «Воспоминаний коннозаводчика» я выписал имена наездников, конюхов, ветеринаров, упомянутых Бутовичем и виденных мной и моими сверстниками. На конюшню Грошева наведывался Лежнев, бывший коннозаводчик, а конюхи между собой шептались: «Владелец пришёл» – словно время двинулось вспять. Некогда как наездник-любитель Лежнев выступал в призах, его удачная езда на Бюджете отмечена у Бутовича. Прежде такие люди назывались охотниками – до лошадей, конскими охотниками.

О Стасенко, точно так же «сидевшем на Дубровке», как сидел он в прежние времена, когда завод был великокняжеским, Бутович пишет: «Один из самых способных русских наездников». Видел я старика, но был он уже «не один из», а единственный в своем роде последний могиканин старого бегового круга. Приблизиться к такому мастеру-ветерану было немыслимо! Издали видел в призах: весь в черном, и камзол, и картуз, походил в самом деле на призрак, явившийся из другого мира. В числе таких могикан успел я увидеть и Ляпунова, а уж Бутович слов не находит, его расхваливая: и ездок великолепный, и человек чудесный. Знал я мастеров следующего поколения, и мало сказать – знал, на дорожке пыль глотал, оставаясь позади волшебников вожжей, мастеров-профессионалов, что восхищали Бутовича – Ратомский, Родзевич, Семичев, Сорокин…

Совершенно ожил в моих глазах Яков-Иваныч, когда в ту же пору под Москвой, на Конном заводе № 1 посчастливилось мне познакомиться с Александром Ильичом Поповым и его другом, Михаилом Николаевичем Румянцевым. Читателям «Воспоминаний» уже известно, что Попов сразу после Октябрьской революции стал ближайшим сотрудником Яков-Иваныча, а в мое время то был заслуженный зоотехник, начкон – начальник конной части Московского завода. Румянцев тоже упоминается у Бутовича, это нотариус, оформивший для Яков-Иваныча покупку прилепского имения. Но если бы знать, что Михаил Николаевич, это – его сын, о многом можно было бы расспросить! Но этого я не знал, и не столько спрашивал, сколько слушал.

Дом Александра Ильича тоже был уголком прошлого. На стене – портрет Кипариса кисти Савицкого, на обороте холста помечено: Прилепы, 1921 г. «Позвольте! – удивится читатель «Воспоминаний», – разве не Попов предал Бутовича?» Александр Ильич того не отрицал, но объяснял. Перед новыми властями Бутович не кланялся и шапки не ломал. Такая линия поведения вела если не прямо под расстрел, то за решетку – сомнений у Александра Ильича не возникало. Следовало ли ему рисковать собой? Свяжи начинающий зоотехник Попов свою судьбу с Бутовичем, остался бы он без настоящего, уж не говоря о будущем.

Попов вспоминал, что за речи держал Яков-Иваныч перед аудиторией, которая ждала от него смирения, признания очевидных перемен, а он всячески давал понять, что он как был, так и остался хозяином. «Стал я глазами искать двери», – рассказывал Попов. Это после того как Бутович, выступавший перед «товарищами», брякнул, что ничего не имеет против того, чтобы старые порядки вернулись и водворились вновь. «У меня, Яков-Иваныч, – после подобных речей Бутовича говорил ему Попов, – нет такого, как у вас, амплуа». Слово «амплуа» – то самое, о чем мы читаем у Бутовича: привычка Попова путать слова. Хотел тогда Александр Ильич сказать реноме, но сказал амплуа, и годы спустя повторил свою ошибку!

Попов признавал, что научился у Бутовича всему, в том числе показывать лошадей. А Бутович пишет, что Попов и сам был мастер бить на эффект, но это означает, что говорили они об одной и той же способности, без которой немыслимо конное дело. Наибольшим достижением Попова в советское время была группа кобыл гнезда Гички, удостоенных высшей награды на ВСХВ, ставшей ВДНХ. Не знаю, признал ли свой долг перед Бутовичем Александр Ильич, получая диплом, но мне рассказывал не один раз, как он подражал Яков-Иванычу во всем, вплоть до подбора мастей.

Александр Ильич рассказывал, а Михаил Николаевич дополнял рассказы своего друга и, можно сказать, иллюстрировал, изображая Яков-Иваныча, повторяя его властные жесты и воспроизводя манеру высказываться с уверенностью авторитет имущего. Старики не интервью для печати или телевидения давали, не на публике рисовались. Для них, видавших виды, ничего не значил какой-то студент, готовый быть их терпеливым слушателем. Пользуясь присутствием случайного собеседника, старые друзья повторяли в тысячный раз то, о чем давным-давно начистоту переговорили между собой. Верил я им тогда, а теперь, после чтения Бутовича, верю ещё больше. Старики извлекали из запасов своей памяти имена, истории, суждения и выражения, которые ныне я вижу на книжной странице. В голосах двух современников Бутовича, «записанных» на пленку моей памяти, я слышу интонации Яков-Иваныча, те самые, что сохранила и передает его рукопись.