Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

У Ласки был еще один жеребенок – от Кронприца, которого в честь меня назвали Беспартийным. Я всегда сам называл жеребят, и мне это имя не нравилось, но так как об этом просили и Ратомский, и Руденко, и комиссар завода, то я согласился, и это имя было внесено в племенную книгу.

Никогда не забуду картины испуганного табуна, когда Туманная, дочь Тучи, кобыла большой резвости, резко выделилась среди всех остальных кобыл своим удивительным движением. Дело было осенью на берегу реки: прилепский табун, рассыпавшись по лугу, мирно пасся, и казалось, ничто не может нарушить его покой. Я любовался этой мирной картиной. Совершенно неожиданно для меня табун сначала насторожился, затем заволновался, на одно мгновение застыл и затем, бросившись вправо, вдруг круто изменил направление и что есть духу помчался к кишкинским заводам. На фоне грозового неба по гладкому ковру умирающего луга несся табун. Еще мгновение – и, как на экране, картина вновь изменилась. Табун попал на зелень, замедлил ход, и тут-то, обойдя всех, впереди оказалась Туманная. Она неслась, высоко подняв голову, с развевающейся гривой и поднятым хвостом, неслась рысью, тем чудным, чисто сказочным ходом, который так красиво и так верно передавал на своих полотнах Сверчков, создавая свою незабываемую галерею прежних орловских рысаков. Табун едва поспевал за Туманной, а она неслась все вперед и вперед, легко, свободно и непринужденно, как птица. Я долго стоял, зачарованный этой картиной. С грустью думаю о том, что нет сейчас по заводам таких кобыл и мельчает, ухудшается в типе орловский рысак. Я вспоминаю, как погибли Услада и Мечта и столько других, я сознаю свои ошибки и промахи и тяжело вздыхаю.

А жеребцы?! Сначала Недотрог, потом Молодец, за ним Лоэнгрин, потом Смельчак, Громадный, Петушок, Кот и Кронпринц – вот вереница тех жеребцов, которые создали мой завод. Они так четко врезались в мою память, что и сейчас как живые стоят передо мною. Маленький, белый как снег, такой аккуратный, несколько закругленный, с ласковым взором, Недотрог особенно дорог и близок моему сердцу как основоположник моего завода. Грубый, костистый, неправильно-серый, дерзкий, злой, необузданный и сумасшедший Молодец никогда не был моим идеалом или любимцем, но был взят в завод как уступка моде, новым течениям. Вороной Лоэнгрин, сухой, блесткий, легкий, четкий, немного верховой, но все же далекий от настоящего типа, ненадолго останавливает мое воображение. Его сменяет Смельчак. Как своеобразен, как сух, сколько в нем огня, сколько жизни, энергии и блеска, как атласна серебристо-белая шерсть, как выгибает он дугой шею, как характерно выступает, как горит и мечет искры его огненный глаз, как он красив!

Я вспоминаю, я вижу, я почти осязаю Громадного, как будто он здесь, близко, совсем близко от меня. Он как живой стоит перед моими глазами, я давно ношу его в своем воображении, люблю, ценю и восхищаюсь им! Сколько в нем аристократизма, что за изумительная красота, сколько благородства, какой львиный взор, что за трость и постанов ноги, какие лады, что за классическая линия верха, какой лебединый зарез, сколько, наконец, мощи, силы, капитальности! Да, нескоро родится подобная лошадь. Значение Громадного как отца Крепыша и одного из лучших орловских производителей настолько велико, что его происхождение будет еще долгое время привлекать внимание всех генеалогов и любителей орловского рысака: генеалогическая таблица Громадного изумительна по своей красоте и стройности.

Смерть Громадного была так же необычна, как и вся жизнь этого жеребца. Для Хреновского завода настало страшное время – время эвакуации, когда ровно тысяча лошадей покинула родное гнездо, чтобы больше никогда туда не вернуться и погибнуть от голодной смерти, человеческой глупости и жестокости! Фронт Гражданской войны быстро приближался к Хреновому, лошади должны были немедленно уйти, чтобы не стать добычей белых. Трудно описать, что творилось в эту ужасную ночь. В конюшне ходили люди, раздавались крики, брань, удары и угрозы – «товарищи» готовились к бегству. Во дворе горели костры, там готовили в путь телеги, свивали арканы, оттуда раздавались буйные песни подгулявших красных командиров. Словом, царил содом, к которому притерпелись тогда несчастные русские люди. Громадный одиноко стоял в своем деннике и удивленно прислушивался к необычному шуму в коридорах рысистого отделения. Кругом царит суматоха, открывают отделы и спешно, одного за другим, выводят жеребцов. Старик-конюх, который постоянно ходил за Громадным, надевает ему уздечку, прикрепляет аркан и куда-то ведет по широкому коридору рысистого отделения. Утро чуть брезжит, на дворе холодно, моросит мелкий дождь. По сторонам широкого Екатерининского большака тянутся бесконечные табуны. Старик Громадный идет последним. Быстро двигаются лошади. Идут час, другой, третий, и не предвидится конца этому путешествию. Старик Громадный устал и уже с трудом передвигает ноги. Ему 24 года, он немощен, тяжело дышит, сердце его учащенно бьется. Громадный упал. Он окончил свое земное существование. Это было 18 октября 1918 года, в двух верстах от станции Анна, в степи, где когда-то ходили графские табуны. Да хранит судьба уцелевшее потомство этого великого рысака!