Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Кузьма Демьянович Савченко происходил из крестьян Смоленской губернии. Службу он проходил в лейб-гвардии Конно-гренадерском полку, был призван во время русско-японской войны и состоял вахмистром. Вследствие этого Савченко считал себя знатоком лошади, опытным кавалеристом и даже однажды решил вступить в полемику с другим бывшим вахмистром – с Будённым.

Савченко был мужчина великолепной наружности, причем его борода, пышная, шелковистая, всегда красиво расчесанная, длиной по пояс, была главным украшением его лица, его гордостью и предметом разговоров в Наркомземе. Черты лица у Савченко были тонкие, руки маленькие, роста он был высокого, в плечах широк. Двигался медленно, важно, говорил тоже медленно, с полным сознанием своего достоинства и имел привычку тихо поглаживать свою великолепную бороду. Одевался просто: носил сапоги, рубаху-косоворотку черного цвета и пиджак. Я несколько раз видел его на улице, и всегда у него был кожаный картуз на голове. Выражение его лица могло быть очень приятным, когда он разговаривал с равным себе, при разговоре же с подчиненным это лицо вдруг каменело, становилось надменно и даже высокомерно. Представляю себе, как хорош был Савченко в прежнее время, когда он служил швейцаром в Петербургском беговом обществе, в ливрее, богато обшитой золотыми галунами, как умел он принять посетителя сообразно его положению и рангу, как умел обойтись с каждым: знатному гостю или сановнику деликатно услужить, приехавшую с визитом генеральшу ловко подсадить в карету, а мелкому чиновнику или просителю снисходительно бросить: «Его превосходительство не принимают!». Это был типичный швейцар из хорошего дома, тип, возможный только в Петербурге императорского периода. К сожалению, в роли товарища министра земледелия, куда его вознесла революция, он оказался много слабее.

Савченко был не столько умный, сколько хитрый человек. Наркомземовцы острили, что держат его членом коллегии за бороду, другие более серьезно добавляли – и за умение разговаривать с мужичками: Савченко считался спецом по этой части, а потому всех крестьян-ходоков направляли к нему. Савченко необыкновенно гордился тем, что вышел из крестьянской среды и занял такой высокий пост. Он ненавидел «бывших» людей и интеллигентов, как может их ненавидеть только бывший лакей. Психология у этого человека тоже была лакейская: перед сильными мира сего он раболепствовал, а своих подчиненных третировал и презирал. Он любил рассказывать о том, как служил курьером на Петербургском бегу. Это, видимо, доставляло ему чрезвычайное удовольствие, ибо в такие минуты он напускал на себя смирение, но глаза торжествовали и говорили: «А теперь я министр! Я – всё, а вы – ничтожество, и я могу вас задавить!». И он давил и задавил многих и многих порядочных людей.

Будучи человеком совершенно необразованным, он это часто подчеркивал и почему-то именно перед деятелями коннозаводства, которых особенно сильно ненавидел. Во время одного из докладов управляющего Московским ипподромом Савченко долго глумился над тем, что тот представил столь обширный доклад, с диаграммами, статистическими таблицами и прочим. Савченко говорил: «Зачем все это? Я простой мужик, я в этом ничего не понимаю, мне говорите правду». Наркома Савченко боялся как огня, тот, видимо, знал ему цену и не стеснялся с ним. Я только один раз до приезда Савченко в Прилепы встретился с ним на выводке, которую делали для наркомземовцев, и должен сказать, что со мной Савченко обошелся очень предупредительно и любезно.

Савченко с Раппом приехали в Тулу очень рано, около трех часов ночи. Всю ночь они не спали и, выпив по стакану чая на вокзале, двинулись в Прилепы. Повзнер, человек культурный, не знавший советских деятелей, уверял меня, что Савченко с вокзала поедет в гостиницу, там отдохнет, а часов в десять выедет в Прилепы. Я же уверял его, что Савченко с вокзала двинется прямо в Прилепы и его следует ждать не позднее шести утра. «Что ж, встретим, – спокойно отвечал Повзнер. – Хотя и уверен, что в такую рань он не ввалится в дом будить добрых людей!». Я только улыбнулся этой наивности и посоветовал Повзнеру в половине шестого утра быть уже наготове.

Не было еще и шести часов утра, как я, взглянув в окна, увидел, что на дворе грязь – ночью шел дождь, погода пасмурная и начало моросить, а в наших тульских условиях это означало, что дождь зарядил на весь день. «Не везет Прилепам», – подумал я и тут увидел, что коляска с московскими гостями подкатила к крыльцу. Я встретил Савченко в вестибюле и, проведя его в предназначенную для него комнату, поспешил к Раппу, у которого в руках был небольшой деревянный чемоданчик того фасона, что вошел в моду уже при большевиках и с трудом вмещал пару белья и кое-какую мелочь. Рапп выразил желание умыться, и я провел его в ванную комнату. Тут Рапп вынул старое, рваное полотенце и стал искать мыло, которого не оказалось. Я принес ему кусок, и он наскоро умылся. После этого тут же в ванной у нас произошел разговор, из которого стало ясно, что участь Прилеп решена.