Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Игнатов меня ждал. Я не был знаком с ним раньше. По внешности он был типичный крестьянин. Этот человек пошел в революцию прямо от сохи и сделал карьеру. Во время беседы я убедился, что передо мной умнейший человек, быстро схватывающий сущность дела и настроенный практически. В этом отношении Игнатов произвел на меня самое приятное впечатление и, скажу откровенно, даже поразил. Он всецело встал на мою точку зрения и сказал, что не может быть и речи об уводе завода за пределы Тульской губернии. Прощаясь, я счел своим долгом обратить внимание Игнатова на то, что я бывший помещик, завод принадлежал мне, а потому мои враги на этом могут играть. Не лучше ли мне совсем устраниться от этого дела во избежание личных неприятностей, а может быть, и более для меня серьезных последствий? «Какие глупости! – ответил мне Игнатов. – Какое имеет значение на десятом году революции, что вы бывший помещик и что этот завод когда-то вам принадлежал?». Таков был ответ Игнатова. Он спросил меня, не отстранить ли Повзнера как проводящего линию Наркомзема. Я ответил, что в этом надобности нет, и хотя Повзнер теперь едва ли сумеет сделать что-либо полезное, но вреда не причинит. Как оказалось потом, за чечевичную похлебку продал Повзнер меня и завод: получил всего лишь должность помощника управляющего в Починковском заводе тяжеловозов.

На этом мы все расстались, и у меня сложилось впечатление, что туляки не отдадут Прилепский завод. Туляки, партийные и беспартийные, которые всегда так усиленно меня ругали и столь критически отзывались о Прилепском заводе, узнав, что решено завод увести, стали горячими патриотами – везде кричали о том, что это безобразие, что это невозможно. Все стали моими сторонниками. В Прилепах меня встретили восторженно: телеграмма, запрещающая увод лошадей, была получена с час назад, все знали о ней. Все решили, что это полная и окончательная победа, и не успел я войти в дом, как был окружен и засыпан приветствиями. Известно, что советские люди – народ очень экспансивный, всё принимают близко к сердцу и за неимением великих дел и событий склонны считать за таковые самые обыденные события и дела. Итак, победа была одержана. Так говорили все, и так считал я. Никто из нас не думал, что эта победа в скором времени превратится в Пиррову и будет стоить мне почти что жизни.

Туляки были так рьяно настроены за завод и против Наркомзема, что мне приходилось, дабы не подливать масла в огонь, успокаивать их и просить не дразнить гусей, ибо вопрос все равно будет решаться Президиумом ВЦИК и вот тогда-то надо будет напрячь все силы, чтобы окончательно выиграть дело. Прилепцы опять стали любимцами губернии и получили необходимые средства на ведение завода. А Наркомзем не присылал больше ни одной копейки. Савченко, не стесняялсь в выражениях, ругал меня на чем свет стоит. Он сказал Раппу: «Все мы дураки, один Бутович умница: как он водил нас за нос и как он нас провел! Десять лет жил барином в своем имении!». Этот «швейцар» забыл, что я создал и спас музей и завод, немало поработал над созданием коннозаводства в стране, а он лишь задыхался от лакейской зависти и злобы, вспоминая, как я живу, и в душе сожалея, что меня не разграбили и не убили!

Уже в то время я знал, что Президиум ВЦИК будет рассматривать наш вопрос после Съезда партии, в последних числах декабря. [218]Недели за три до этого стали приходить очень серьезные известия из Москвы о троцкистской оппозиции и ее борьбе со сталинцами. Борьба эта должна была закончиться на Съезде, где произойдет генеральный бой обеих враждующих групп. Я подумал, что момент для решения судьбы Прилепского завода очень неблагоприятный. Вот почему я снова собрался в Тулу, где не был уже недели две, поехал в ГЗУ. Мне было сказано в ответ на мои опасения: «Да, вы правы, теперь все вопросы, кроме троцкизма, отошли на задний план». Я настоял, чтобы позондировали почву на этот счет у Кабакова. Вечером я уже имел ответ, и ответ неблагоприятный. Кабаков прямо сказал: «Теперь не до Прилепского завода».

На другой день я опять был в Туле, на этот раз в губисполкоме, но и там смог увидеть одного Игнатова. Впрочем, это меня совершенно устраивало, ибо Игнатов был разумный и толковый человек. Однако он мне сообщил, что он в Москву не поедет. Я пришел в ужас. «Ведь это провал», – сказал я Игнатову. Он кивнул и умчался, ибо его звали одновременно чуть ли не десять человек. Больше мне ни с кем не удалось переговорить. Да это было бы и бесполезно, ибо все товарищи горели как в огне и, кроме троцкистской оппозиции, решительно ничем другим не интересовались.