Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Хозяин Повзнер был первоклассный, и когда вскоре после знакомства с ним я спросил о нем у князя Гагарина, тот восторженно отозвался о нем и рассказал, что Повзнер умудрился даже русского мужика отучить воровать копны с помещичьего поля. «В таком случае это какой-то феномен, гений, – заметил я. – Расскажите скорее, как он этого достиг?» – «Очень просто, – ответил князь. – Он кропил копны каким-то раствором, и эти копны нельзя уже было украсть, ибо с ними легко было попасться».

По словам Гагарина, у Повзнера в хозяйстве не пропадала ни одна копейка, из всего этот человек делал деньги: никуда не годные бугры с камнями превратил в первоклассные и высокодоходные каменоломни, цементный завод поставил на недосягаемую высоту, провел собственную подъездную дорогу и удвоил, если не утроил, состояние Ганкина. А так как в последние годы получал проценты помимо жалованья, то и сам стал состоятельным человеком.

Повзнер делал одинаково хорошо все, за что ни брался. Он мог сам взять вилы и показать, как надо метать стог, мог отремонтировать любую сельскохозяйственную машину, мог прочесть лекцию по агрономии, рассказать, как разводят и воспитывают тяжелых лошадей в Бельгии, починить часы (этому не следует удивляться, ибо я еще не видел еврея, который не умел бы починить часы). Был он также изобретателем по части разных практических способов ведения хозяйства. Он, например, клал сырой клевер прямо в стога, и стога не загорались – он оставлял в стогу шесть проходов (труб) для тяги воздуха, проходы эти делались при помощи набитых мешков, которые потом постепенно вытягивали.

Такой вот интересный человек был Лев Маркович Повзнер. Революцию он пережил очень болезненно и остро реагировал на разрушение того замечательного хозяйства, которому посвятил лучшие годы своей жизни. Ганкин уехал за границу, а Повзнер стал очевидцем сначала полнейшего и бесцельного разорения, а потом и гибели всех своих трудов. Он не жалел особенно одну какую-либо отрасль погибшего хозяйства, например лошадей или цементный завод, а оплакивал все вместе взятое.

Повзнер очутился в двух комнатушках на Средней Пресне без работы. Было от чего загрустить, было от чего прийти в уныние, и Повзнер пал духом, на все махнул рукой и надолго замкнулся в своей скорлупе. Он проводил время однообразно, скучал, читал, изредка развлекался музыкой. В особо тяжелые минуты задушевно звучала его скрипка. В первые годы после революции никто из прежних знакомых его не видел: он решительно не показывался нигде. Однако постепенно материальные ресурсы истощились. Как и громадное большинство «бывших» людей, он тогда жил исключительно продажей вещей. Когда, наконец, был продан любимый Левитан, Повзнеру пришлось подумать о каком-либо деле. И тут ему посчастливилось. Группа инженеров организовала в Москве строительную контору, они и предложили Повзнеру вступить в дело. Лев Маркович охотно принял приглашение и стал работать в новой конторе. Дела пошли блестяще, и так тянулось года два или три. Разумеется, по своей привычке Повзнер с головой ушел в дело и стал там незаменимым работником. Контора совершала очень крупные операции, наживала большие деньги и конкурировала с государственными учреждениями. Тут ее прижали налогом, компаньонов разорили, и дело закрылось. Однако Повзнер, знавший цену копейке, сумел кое-что уберечь и на эти средства прожил еще года три, по-прежнему ютился на Пресне, ничем не занимался, гулял по Москве и посещал кое-кого из старых знакомых.

Однажды я его встретил. Мы разговорились, и я стал его уговаривать принять какой-либо государственный конный завод, ибо сельское хозяйство ему хорошо знакомо. Я не сомневался в том, что в его руках дело пойдет блестяще. Повзнер наотрез отказался и заявил, что на государственную службу он не собирается. Шли годы, я, приезжая в Москву, встречался с Повзнером, мы приятно беседовали, и я не оставлял надежды привлечь его к полезной работе по коннозаводскому ведомству. Однако Лев Маркович был неумолим и на службу идти не хотел. Но всему в жизни наступает конец, наступил конец и деньгам Повзнера. Он был вынужден либо приняться за какое-либо дело, либо начать служить. Он организовал кустарное производство дамских шпилек. Дело пошло хорошо, стало давать барыши, но Повзнер вынужден был его закрыть: безукоризненно честный и порядочный человек, он не мог примириться с мыслью, что сырье можно получить только за взятку. А так как жить все-таки надо было, у него созрело решение пойти на службу в коннозаводское ведомство. Это было в разгар моей борьбы с Владыкиным, а потому я просил его повременить, надеясь устроить его управляющим в Прилепы. И вот Повзнер на девятом году существования советской власти поступил на государственную службу.