Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

В первые три месяца Владыкин больше всего находился в моей библиотеке, и не скажу, что это доставляло мне большое удовольствие. Затем смотрел езду и давал директивы. Он был не прочь выпить, но на этот счет у меня в доме было строго, я не любил, когда из дома делали кабак, и для этой цели он удалялся в особняк Рутченко. Он хотел казаться любезным и светским, но это ему так же было к лицу, как, скажем, Егорке-сапожнику цилиндр. Я добродушно наблюдал за ним и ничему, конечно, не удивлялся, ибо каких только людей я не перевидал за эти десять лет не только у себя в доме, но и за столом. Позднее, когда Владыкин почувствовал, что у него в Прилепах ничего не выходит, он занялся «литературной деятельностью»: писал доклады, записки и целые реляции о том, как хорошо у него шло дело в Смоленске и как плохо оно было поставлено в Прилепах. Он собирал доказательства того, какой я бездарный коннозаводчик и как он успешно разводил лошадей. Вся эта «литература» направлялась в отдел коннозаводства, там в удобный момент подсовывалась Асаульченко, тот читал и облизывался от удовольствия: вот, мол, Владыкин развенчал «бывшего» человека.

Я утверждаю, что главным занятием Владыкина в Прилепах были именно поиск и обработка этих материалов, им двигало желание всем и каждому доказать, что я полное ничтожество, а он, Владыкин, великий знаток и коннозаводчик. Рвение, с которым предался Владыкин такого рода деятельности, меня тем более удивляет, что я решительно никому не навязывал своих познаний, менее всего гордился ими, держал себя с ним так, как и со всеми, и только иногда позволял себе иронизировать.

Правой рукой Владыкина во всех делах служил Самарин. Он времени напрасно не терял, роясь в делах. Дополнив материалы на пятьдесят процентов ложью, Самарин после моего ареста передал их в ГПУ. Там фигурировали такие факты: подмен лошадей в начале революции, торговля ими, присвоение каких-то дрожек, растраты каких-то ремонтных сумм, контрреволюционные высказывания и агитация, брань в адрес тульских ответственных работников и прочее. Словом, это была невероятная грязь, сплошная ложь, чистейшая провокация и величайшая подлость! Все это состряпал «легавый», каким был Самарин, и пустил в обращение Владыкин.

Как я узнал позднее, Владыкин не только собрал, но и реализовал материал против меня, и это в то время, когда он по-прежнему жил в моем доме и пользоваться моим гостеприимством. Это удивительно для нас, людей другого воспитания и взглядов, но не для Владыкина и ему подобных. Для них, очевидно, естественно сидеть за столом человека, пользоваться его гостеприимством и одновременно писать о нем всякие гадости. Что касается пресловутого владыкинского такта, о котором столько говорили коннозаводские чиновники, то я не нахожу, чтобы Владыкин им обладал хоть в какой-то мере. Тут приходится говорить уже не об отсутствии такта, а присутствии чего-то совсем другого.

Однажды зимой, после заседания в Москве, когда Владыкин со своими генеалогическими комбинациями был разбит вдребезги, он решил открыто вести войну против меня. В это время заболела моя жена и потребовалась лошадь, чтобы срочно отвезти ее в город. Жена была в положении, роженице угрожало заражение крови, и акушерка срочно требовала лошадь. В таких случаях советский закон повелевает немедленно и безоговорочно исполнить требование акушерки, в противном случае виновные привлекаются к уголовной ответственности. Но в каждом деле помимо юридической есть и моральная сторона, и я думал, что не найдется человека, который отказал бы в помощи женщине в таком положении. Однако такой человек не только нашелся, он жил под одной кровлей со мной. Когда побежали к Владыкину просить лошадь – он отказал! Я сам бросился в конюшню, и там вмиг запрягли в розвальни лошадь, положили сена, из дому вынесли тюфяк и повезли мою жену в Тулу. Владыкин выйти не посмел и хорошо сделал…

Пробыв в должности управляющего что-то около восьми месяцев, он три четверти этого времени, как позднее установила ревизия РКИ, провел в командировках, это тоже влетело заводу в порядочную копейку. Владыкин почти не жил в заводе, был в нем больше гостем, чем хозяином. Поскольку хозяин почти постоянно отсутствовал, Рутченко чувствовал себя так, как не должен себя чувствовать помощник. Когда я однажды спросил обоих помощников Владыкина, чем, собственно, вызваны столь частые отлучки управляющего и не отражается ли это на деле, они оба, и Самарин, и Рутченко, самоуверенно заявили, что отразиться на деле это не может: Владыкин такой крупный работник, такой видный деятель, что хотя для Прилеп у него и остается очень мало времени, он дает директивы, а они их выполняют. Я не без иронии заметил, что до сего времени мне был известен институт – правда, не русский, а иностранный – странствующих жеребцов, в Советском же Союзе образовался институт странствующих управляющих, а это завод до добра не доведет. Оба клеврета Владыкина смолчали, но были, конечно, возмущены моими словами и донесли ему.