Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Постепенно, к моему ужасу, он начал проявлять свою антипатию к прилепским лошадям, стал все хуже их кормить. Это истинный факт, засвидетельствованный его приказом по заводу. В этом поступке – морить голодом и таким путем уничтожать ни в чем не повинных лошадей – проявилась вся жестокость Владыкина и его ненависть к орловскому рысаку. На этой почве у меня и произошли первые серьезные столкновения с ним.

Осенью Владыкин уже травил собаками отборных отъемышей на варке, чтобы они «учились бегать». Вовсе не удивительно поэтому, что когда пришло время выбраковать из завода непригодных лошадей, то Владыкин отнесся к этому легкомысленно и самоуверенно: он выбраковал превосходных кобыл только потому, что они были дочерьми Лакея! Тщетно я говорил Владыкину, что считаю дочерей Лакея интересными матками, он только смеялся, утверждая, что от Лакея ничего путного не было, а стало быть, и его дочери ничего путного не дадут. Кобылы за грош ушли на Урал, где одна вскоре по прибытии погибла. Много ценного вышвырнул Владыкин, причем зашел так далеко, что хотел забраковать и Усладу! Ему сказали, что это моя любимая кобыла, но он только засмеялся по своему обыкновению и ответил что-то вроде: «А кобыла дрянь!». Я сначала остолбенел от негодования, но скоро пришел в себя, направился в комнату Владыкина, в первый и последний раз в жизни, и просил его Усладу не продавать. «Великий человек» из Смоленска снизошел до моей просьбы, и кобыла была спасена. Услада – дивная по себе кобыла, одна из лучших дочерей Громадного. По счастью, в Хреновой ее сумели оценить и считают первой среди всех маток завода.

С приездом Владыкина в заводе сейчас же стали появляться новые люди. Самарина Владыкин оставил исключительно по моей просьбе (в то время он со мной еще считался, но это продолжалось не более месяца или двух), в чем я вскоре раскаялся. Позднее Самарин стал любимчиком Владыкина и исполнителем всех его грязных поручений. Своим заместителем и помощником по хозяйственной части Владыкин пригласил некоего Рутченко, с которым работал еще в Смоленске.

Планы Владыкина по замене персонала были очень широки, но тут вмешался профсоюз, вовремя осадив зарвавшегося Владыкина. Прилепцы боялись за свое положение, стали бегать ко мне с заднего крыльца а промеж себя говорили: «Жаль, что ушел Яков Иванович! Откуда только этого черта принесло?!». Служащих Владыкин не принимал и избегал разговаривать с ними. Мужиков он не выносил, и когда те пытались к нему прийти, он высылал к ним Рутченко. Все его распоряжения шли через контору, и никто не смел к нему обратиться напрямую. По сравнению с ним я, оказывается, был сущий демократ! Не отставал от Владыкина и его помощник Рутченко.

Первым делом в его распоряжение выделили экипаж, особого кучера и пару лошадей. Его семья не переезжала в Прилепы до тех пор, пока не был заново отделан особняк из пяти комнат с кухней и ванной, что, конечно, влетело в копеечку. Когда же прибыла семья Рутченко, то прибавилось еще две дамы, а стало быть, и бесконечное число мелких интриг и сплетен. Затем приехал его тесть, прибыл еще кто-то, и в Прилепах образовалась целая смоленская колония. В хорошую погоду смоленцы большой группой гуляли в березовом лесу, что сейчас же за маточной. Дамы в туалетах, мужчины в белоснежных толстовках, ну, совсем как на курорте. К сожалению, смоленцы любили жить широко, любили вкусно покушать и хорошо выпить – правда, больше за чужой счет. Им нужны были деньги, и они их находили в хозяйстве. Нередки были случаи, когда Рутченко бегал по усадьбе и занимал десять рублей, чтобы послать в город за нефтью для двигателя. Когда же появлялся Владыкин, то все лица озарялись словно от яркого солнечного луча. Однажды я направился посмотреть смоленцев на прогулке и увидел довольно забавную сцену. Кто-то начал мне вкрадчивым голосом восхвалять Владыкина, который был тут же и, к моему изумлению, не протестовал. Эта лесть, видимо, доставляла Владыкину чрезвычайное удовольствие, но он все же был поумнее остальных смоленцев, а потому счел нужным сделать вид, что рассердился. В одном я отдаю должное смоленцам: все они составляли спаянную группу, признавали авторитет Владыкина, беспрекословно ему подчинялись и тем самым чрезвычайно облегчали ему работу. У них было нечто вроде круговой поруки.

Я молча наблюдал это и иногда от души потешался. Русский человек, впрочем, никогда ничем не бывает доволен и всегда на все жалуется, а происходит это оттого, что он не умеет жить и ценить свою работу, зато завидует всегда и всем.