Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

Нездоровье молодого фаворита перешло в ревматизм, который всецело теперь занял все заботы и мысли двора…

Правительство должно иметь при этом дворе министра в молодых годах, так как по здешнему мнению иностранный министр не должен пропускать ни приема при дворе, ни бала, ни маскарада, ни комедии, ни оперы или какого-либо другого публичного развлечения. По их взглядам это главный предмет его обязанностей. В моих годах я не могу вести подобный образ жизни, и я все-таки признаю, что это необходимо.

При дворе в это время (1751 г.) был такой недостаток в мебели, что те же зеркала, кровати, стулья, столы и комоды, которые нам служили в Зимнем дворце, перевозились за нами в Летний дворец, а оттуда в Петергоф и даже следовали за нами в Москву. Билось и ломалось в переездах не малое количество этих вещей и в таком поломанном виде нам их и давали, так что трудно было ими пользоваться; так как нужно было особое приказание императрицы на получение новых вещей и большею частью трудно, а подчас и невозможно было до нее добраться, то я решила мало-по-малу покупать себе комоды, столы и самую необходимую мебель на собственные деньги, как для Зимнего, так и для Летнего дворца, и, когда мы переезжали из одного в другой, я находила у себя все, что мне было нужно, без хлопот и потерь при перевозке. Такой порядок полюбился великому князю; он завел такой же для своих покоев. Что касается Ораниенбаума, принадлежавшего великому князю, мы там имели за свой счет все, что нам было нужно. Для своих комнат в этом дворце я все покупала на свои деньги, во избежание всяких споров и затруднений, ибо Его Императорское Высочество, хотя и очень был мотоват на все свои прихоти, но жалел денег на все, что меня касалось, и вообще вовсе не был щедрым; но так как то, что я делала для своих комнат на собственный кошт, служило к украшению дома, то он был очень этим доволен…

Нам велели готовиться к поездке в Москву, что мы и сделали. Мы отправились из Петербурга 14 декабря 1752 г… Здесь нас поместили в деревянном флигеле, только что отстроенном в эту осень, так что вода текла с обшивок и все комнаты были необычайно сыры. В этом флигеле было два ряда комнат, по пяти-шести в каждом; из них выходившие на улицу были моими, а находившиеся на другой стороне – великого князя. В той же комнате, которая должна была быть моей уборной, поместили моих камер-юнгфер и камер-фрау, с их служанками, так что их было семнадцать девушек и женщин в одной комнате, имевшей, правда, три больших окна, но никакого другого выхода, кроме моей спальной, через которую они должны были проходить за всякого рода нуждою, что не было удобно ни им, ни мне. В течение десяти первых дней по моем прибытии в Москву они со мною принуждены были терпеть это неудобство, которому ничего подобного я не видела. Кроме того, их столовой была одна из моих прихожих; я была больна по приезде; чтобы отстранить это неудобство, я велела наставить в моей спальной больших ширм, с помощью которых разделила ее на три части; но это почти нисколько не помогло, потому что двери постоянно открывались и закрывались, что было неизбежно. Наконец, на десятый день императрица пришла навестить меня и, видя это постоянное хождение, она вошла в соседнюю комнату, и сказала моим женщинам: «Я велю сделать вам другой выход, а не через спальню великой княгини». Но что же она сделала? Она приказала устроить перегородку, которая отняла одно окно у этой комнаты, где и без того с трудом жило семнадцать человек; теперь комнату сузили, чтобы выгадать коридор; окно было пробито на улицу, к нему приделали лестницу и мои женщины принуждены были выходить на улицу; когда они шли обедать, им опять приходилось идти по улице. Словом, все это устройство никуда не годилось, и я не знаю, как эти семнадцать женщин, жившие в такой тесноте и подчас болевшие, не схватили какой-нибудь гнилой горячки в этом жилье, и это рядом с моей комнатой, которая, благодаря им, была полна всевозможными насекомыми до того, что они мешали спать.

Вообще все дворянство тогда еще более, чем теперь, с величайшим трудом покидало Москву, это излюбленное ими всеми место, где главным их занятием является безделье и праздность и где они охотно проводили бы всю жизнь в том, чтобы таскаться целый день в карете шестериком, раззолоченной не в меру и очень непрочно сработанной, этой эмблеме плохо понимаемой роскоши, которая там царит и скрывает от глаз толпы нечистоплотность хозяина, беспорядок его дома вообще и особенно его хозяйства. Нередко можно видеть, как из огромного двора, покрытого грязью и всякими нечистотами и прилегающего к плохой лачуге из прогнивших бревен, выезжает осыпанная драгоценностями и роскошно одетая дама в великолепном экипаже, который тащат шесть скверных кляч в грязной упряжи, с нечесаными лакеями в очень красивой ливрее, которую они безобразят своей неуклюжею внешностью. Вообще и мужчины и женщины изнеживаются в этом большом городе; они там видят (только пустяки) и занимаются лишь пустяками, которые могут опошлить и самого выдающегося и гениального человека. Повинуясь, так сказать, только своим капризам и фантазиям, они обходят все законы или плохо их исполняют, обрекая себя тем самым на то, чтобы никогда не выучиться повелевать или (на то), чтобы стать деспотами. Предрасположение к деспотизму выращивается там лучше, чем в каком-либо другом обитаемом месте на земле; оно прививается с самого раннего возраста к детям, которые видят, с какой жестокостью их родители обращаются со своими слугами; ведь нет дома, в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки при малейшей провинности тех, кого природа поместила в этот несчастный класс, которому нельзя разбить свои цепи без преступления.