Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

На балах и куртагах он выделялся своей статью, изысканным щегольством наряда во французском вкусе и галантными манерами. «Про него говорили, что в его красоте (а он и впрямь был удивительно красив), – отмечает писательница Елена Арсеньева, – соединялся внешний облик утонченного барина, чрезвычайное изящество и княжеское великолепие. Его не зря сравнивали со знаменитым французским щеголем минувшей эпохи – Людовика XIV – шевалье де Лозеном, в которого до безумия была влюблена Великая Мадемуазель – кузина “короля-солнце” – и которого она заполучила только на склоне жизни». Вдобавок ко всем своим достоинствам Семен был недурной стихотворец и отменный музыкант, что сильно впечатлило любвеобильную красавицу – цесаревну Елизавету. Однако их кратковременный роман вспыхнул в недобрый час и был обречен с самого начала. А виной всему царственный отрок Петр II, смотревший на свою очаровательную тетю с отнюдь не детским вожделением. Незадолго до того, в 1728 году, он выслал вон – на Украину, в действующую армию, первого любовника Елизаветы, камергера Александра Бутурлина (1694–1767), а саму цесаревну подверг негласной опале. Не удивительно, что, прознав о ее амурах с Нарышкиным, этот венценосный ревнивец рассудил за благо избавиться и от нового совместника [2] Так называли тогда соперников, хотя ясно, что Петр II не имел более видов на Елизавету и им руководило мстительное чувство: «Не доставайся же ты никому!» ; правда, местом ссылки для ловеласа камер-юнкера стала, по счастью, не провинциальная глухомань, а блистательный Париж, столица мод и галантных увеселений.

Оказавшись за границей, Семен вошел в тесный круг российских дипломатов, таких как Василий Долгоруков, Александр Куракин, Иван Головкин, Антиох Кантемир, Алексей Вишняков, которые были прозападнически настроены и говорили по-французски задолго до того, как это стало общепринято в русском дворянском обществе. Эти люди активно переписывались друг с другом; помимо дружеских отношений их объединили ориентация на западную культуру и вкус к европейскому просвещению. Если говорить о литературных и эстетических пристрастиях Нарышкина и его новых приятелей, то очевиден их обостренный интерес к изысканной культуре барокко.

В Россию Семен вернулся, когда на престол уже вступила императрица Анна Иоанновна. Известно, что он тогда близко сошелся с Василием Тредиаковским, чей роман «Езда в остров любви» (1730) наделал много шуму. Как отмечал филолог Лев Пумпянский, именно с появлением этого романа в России «начинается история офранцужения дворянской бытовой и моральной культуры»; русское общество получило кодекс французского галантного политеса, своего рода кодекс галантной эротики. И весьма симптоматично, что Тредиаковский весной 1731 года жил в московском доме Нарышкина (о чем поэт писал Иоганну Даниилу Шумахеру).

Через некоторое время (впрочем, с точностью не установленное) Семен Кириллович вновь оказывается за границей, о чем пишет с нескрываемой иронией: «Прежние гонения добрых моих соотечественников принудили меня жить в неведении о моих приятелях». Первые слова фразы звучат скорее как оксиморон. Однако имена этих его «добрых гонителей» неведомы. Понятно лишь, что он стал свободен от их докучливой опеки по крайней мере с 1735 года и выступал во Франции под конспиративным именем – князь Тенкин. Об этом говорит рапорт тайного французского полицейского агента, зорко следившего за перемещениями этого «русского». Этот самый Тенкин занимался самообразованием, учился в Париже, в том числе и в знаменитой Сорбонне. Сообщалось также о его прогулках в Тюильри, посещениях итальянской и французской комедий, ужинах с актрисами, визитах к нему банкиров и адвокатов, выполнении ряда посольских поручений. Известно также, что в апреле – сентябре 1741 года князь путешествовал по Италии. Он, между прочим, коротко сошелся с философом-просветителем Дени Дидро (1713–1784), скульптором Этьеном Морисом Фальконе (1716–1791), а также с ученым-иезуитом, философом Луи Бертраном Кастелем (1688–1757), чей трактат «Оптика цвета» (1740) весьма его впечатлил.

По насыщенности событий жизнь Нарышкина, особенно первая ее половина, напоминает авантюрный роман. О значительности и крупности его фигуры свидетельствуют слухи, упорно распространяемые о нем в России и Европе. Историк Сергей Соловьев сообщает о том, что в конце 1739 – начале 1740 года, после жестокой казни князей Долгоруких, немецкая печать сообщала о якобы готовящемся заговоре Долгоруких, Голицыных и Гагариных, желавших низвергнуть правительство Бирона и возвести на престол Елизавету. Новая же государыня будто бы должна была выйти замуж за Нарышкина, который уже давно находился за границей. Понятно, что все это были досужие сплетни, инспирированные врагами цесаревны и русской партии при дворе, и верить им было нельзя. К тому же сердце Елизаветы давно уже было пленено бывшим певчим церковного хора, пригожим Алексеем Разумовским (с ним, а вовсе не с Нарышкиным, она потом тайно обвенчается).