Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Однако есть и иные суждения. Так, американский историк Джоан Хэслип находит, что и физически, и нравственно, и даже своей ненормальностью Павел походил на Петра III – добрые, благородные чувства сочетались в обоих с жестокостью, злобой и беспощадностью к слабым. Историк Александр Мыльников, опираясь на широкую источниковую базу, приходит к выводу, что «великий князь не только признавал свое отцовство, но и болезненно относился к любым действиям, которые могли бы поставить это под сомнение». С другой стороны, и Павел, почитая в Петре Федоровиче отца, относился к нему с исключительным почтением. Всю свою жизнь он словно тщился подчеркнуть свою глубокую связь с «родителем». Он ему сознательно подражал и восхвалял его. Отсюда и завещанная Петром III отчаянная пруссофилия Павла с ее муштрой и педантством, отсюда и демонстративно помпезное захоронение останков «отца» в монаршей усыпальнице в Петербурге. Роднит императоров и выпавшая на их долю варварская насильственная смерть от недовольных правлением мятежников.

И все же утверждать однозначно, что Павел – сын Петра, как, впрочем, и то, что он – сын Салтыкова, мы не беремся. Как резюмировала крупный исследователь екатерининской эпохи Изабель Де Мадариага, «до настоящего времени трудно определенно сказать, чей же сын Павел».

Отметим, что вопрос о происхождении Павла и, соответственно, всей династии после него был особенно болезненным для Романовых. Признать, что царский род, правивший до того Россией, сменился дворянским родом Салтыковых, было выше их сил. По этому поводу сохранилось следующее свидетельство. Некто назвал в сердцах императора Николая I «сыном ублюдка», отпрыском Салтыковых. Разгневанный монарх стал нещадно бить нахала, и если бы не подоспевшие царедворцы, забил бы его до смерти…

Но вернемся в конец 1754 года. Сразу же после рождения цесаревича Салтыкова посылают в Швецию с радостным известием о появлении наследника престола. Для придворного такого ранга, как Сергей Васильевич, это, несомненно, была почетная ссылка, своего рода опала, призванная утишить нежелательные слухи о сомнительном происхождении Павла, – Елизавета не желала больше терпеть его скандальную связь с Екатериной, а потому удалила от двора. И от двора, как оказалось, он будет отлучен навсегда…

После Стокгольма Салтыкова направили в Гамбург, потом в Париж. Во время своих кратковременных наездов в Петербург он был холоден с великой княгиней, которая однажды тщетно прождала его до трех часов ночи. Переживания Екатерины об измене своего первого мужчины были тем более глубоки, что она почитала его самым близким и преданным ей человеком. До нее доходили неутешительные слухи о многочисленных амурных похождениях Салтыкова; более того, желая повысить свои акции в глазах тамошних красавиц, этот петиметр бахвалился связью с ней и утверждал, что Павел – плод их любви. После этого оскорбленная великая княгиня, по ее признанию, «не могла и не хотела никого видеть, потому что была в горе».

Но Екатерина недаром получила впоследствии имя «Великая». Несчастная любовь, равно как и удручающее одиночество, не сломили ее поистине мощного духа. 10 февраля 1755 года, облачившись в «великолепное платье из голубого бархата, вышитое золотом», она явилась, точнее, возникла при дворе. «Я держалась очень прямо, – говорит она, – высоко несла голову, скорее как глава очень большой партии, нежели как человек униженный и угнетенный».

Позднее ее, создательницу целого института фаворитизма в России, будут упрекать чуть ли не в разврате, называть новой Мессалиной. По этому поводу Екатерина писала Григорию Потемкину: «Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и если бы я в участь получила смолоду мужа, я бы вечно к нему не переменилась. Беда то, что сердце мое не хочет быть ни на час без любви». Подобно императрице Елизавете Петровне, Екатерина была щедра и благодетельна в любви (а Салтыкова она именно полюбила), но при этом начисто лишена злопамятства и мстительности. Даже тем фаворитам, которые поступали с ней дурно и оставляли ее, она раздавала деньги, имения, драгоценности и неизменно присутствовала на их свадьбах, празднуемых за ее счет. Такое же великодушие проявила она и к неверному Салтыкову – пожаловала ему в 1762 году 10 000 рублей для выезда из Петербурга в Париж. Чтобы понять всю широту ее души, достаточно сравнить такое поведение с поступками, например, Елизаветы I английской, приказавшей обезглавить нескольких своих фаворитов и соперниц, или королевы шведской Христины, на глазах у которой был казнен один из ее бывших любовников.