Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Увенчанный негромкой, но почетной славой, Иван Иванович ушел из жизни в 1797 году, уже при императоре Павле I. В последний путь его провожал весь двор. У могилы в Александро-Невском монастыре слово о нем произнес известный тогда вития, архимандрит Анастасий (А. С. Братановский-Романенко). «Жизнь Шувалова достойна пера Плутархова», – произнес он в торжественной тишине. А император, проезжавший на другой день мимо дома Шувалова, остановился, снял шляпу и низко поклонился, отдавая тем самым последний долг его заслугам.

Гаврила Державин адресовал Ивану Шувалову следующие строки:

Память о Шувалове жива и сегодня. В МГУ им. М. В. Ломоносова учреждены именная стипендия и научная премия в честь его первого куратора. Именем Шувалова названа одна из улиц в Западном административном округе Москвы.

И Шувалов, и маркиза Помпадур вошли в историю. Но Шувалов занял в ней особое место именно как меценат и деятель русского Просвещения. И если современники находили в нем некую схожесть с маркизой и даже называли ее именем, было бы точнее аттестовать Шувалова Помпадуром русским. С поправкой на российские вкусы и черты, на российскую веру в себя и в свою великую культуру.

Сохранился литературный анекдот. При создании знаменитого монумента Петру Великому императрица Екатерина II настаивала на том, чтобы скульптор Этьен Морис Фальконе нарядил этого Медного всадника в русский костюм. Фальконе возражал; и в самом деле, это было бы вопиющим искажением истории: ведь именно Петр, заимствовав у Запада образцы европейской одежды, был рьяным гонителем русского платья. Оно олицетворяло для него ненавистную старину и противников реформ. За изготовление, ношение и продажу русских народных костюмов в городах в петровские времена карали жестоко (хорошо, если дело ограничивалось только денежным штрафом или кромсанием русских нарядов беспощадными царевыми ножницами). В дворянской и мещанской среде старорусское платье воспринималось как пародийное, маскарадное. В него рядили и провинившихся гимназистов. Европейский же кафтан, помимо обычной функции одежды, становился, по словам Александра Каменского, «двигателем просвещения и олицетворением петровского абсолютизма, он получал воспитательную значимость».

В этом споре вокруг памятника возобладало соломоново решение – преобразователь России явился на постаменте не в русском и не в европейском костюме, а в простой древнеримской тоге. Возможно, потому, что в русском фольклоре царь предстает преимущественно как любитель самой простой одежды, а Екатерина, с ее подчеркнутым пиететом к Петру I, воспринимала образ великого реформатора исключительно по преданиям.

Продолжая курс Петра I на европеизацию (пункт 6 «Наказа» гласил: «Россия есть европейская держава»), Екатерина в то же время привнесла народные вкусы и черты в придворный костюм – как об этом сказал мемуарист, она «и в области моды хотела оставаться прежде всего русскою». «Семирамида Севера» и создала свой неповторимый самобытный стиль в моде. При этом, в отличие от своих предшественников, она не навязывала под страхом наказания собственные образцы, а предоставляла их выбор воле подданных. Николай Карамзин отметил: «Петр, насильствуя обычаи народные, имел нужду в средствах жестоких, – Екатерина могла обойтись без оных, к удовольствию своего нежного сердца».

Историк моды Федор Комиссаржевский свидетельствует, что основные формы костюма XVIII века создавались в Париже – и если «русские и другие народы вносили в одежды и “свое”, оно выражалось почти всегда только в деталях». Однако в истории русской культуры такие «детали» обретают и смысл, и самостоятельное значение; они имеют и явный идеологический подтекст. А потому представляется важным проследить эти «детали», воссоздавая шаг за шагом взгляды императрицы на моды и щегольство. В этом нам помогут собственноручные «Записки» Екатерины, охватывающие период с раннего ее детства до вступления на российский престол.

И повествование следует начать с самой ранней реакции тогда еще четырехлетней немецкой принцессы Софии-Фредерики Ангальт-Цербстской на модное платье. Будучи представлена в Берлине прусскому королю Фридриху-Вильгельму, она тихо сказала матери: «Почему у короля такой короткий костюм? Он ведь достаточно богат, чтобы иметь подлиннее». Это замечание, услышанное Фридрихом-Вильгельмом, ему не понравилось, тем более что в Европе он слыл монархом-скупердяем.