Борис Акунин - Евразийская империя. История Российского государства. Эпоха цариц

Неудивительно, что такой армии повсеместно сопутствовала удача. Череда побед над австрийцами и пруссаками воодушевляла французов. Они перешли от обороны к нападению.

Французские войска триумфально двигались на восток и на юг, и повсюду, куда они входили, появлялись новые республики-сателлиты: три в Италии (Римская, Цизальпинская и Лигурийская), Гельветическая в Швейцарии, Батавская в Голландии.

Всякая революция, особенно если ей приходится сражаться с врагами, в конце концов, приходит к военной диктатуре. Шла по этому пути и Франция. К концу девяностых уже было ясно, кто станет новым Кромвелем: феноменально одаренный, баснословно удачливый молодой генерал Бонапарт. Но этому великому честолюбцу грезились лавры не Кромвеля, а Александра Македонского. Он уверовал, что для него нет невозможного, и всерьез намеревался покорить весь мир.

Дальновидным европейским политикам в то время уже было ясно, что, если французов не остановить, Европу ждет колоссальная катастрофа. Эта имперская экспансия (а республика скоро переименует себя в империю) не могла, в конце концов, не докатиться и до России, владения которой распространялись на полконтинента. Однако Павел вслед за Екатериной не понимал этой опасности. Во всем остальном не согласный с матерью, касательно внешней политики он, как и она, был уверен, что если европейцы истощат друг друга войнами, Россия только выиграет.

Такая позиция соответствовала давним убеждениям Павла, изложенным в ранее упоминавшемся «Рассуждении о государстве вообще». Там цесаревич заявлял, что, поскольку новых земель России не нужно, большую армию держать незачем, а довольно будет ограничиться четырьмя корпусами для охраны границ: северным (против Швеции), западным (против Австрии с Пруссией), южным (против Турции) и восточным (против степных народов).

Правда, трактат был написан еще до Французской революции, однако Павел был не из тех, кто меняет взгляды под воздействием внешних обстоятельств.

Теперь, когда международная ситуация угрожающе изменилась, он ограничился тем, что поместил своих подданных в своего рода идеологический карантин, оградив их от вредоносного французского влияния, и на том успокоился.

Похвальный в иных обстоятельствах пацифизм был ошибкой. В пору, когда следовало готовиться к неизбежной войне, Россия сокращала армию и давала возможность Франции расправляться с врагами по одиночке.

В 1795 году из конфликта вышла Пруссия, в 1797 – Австрия, обе с территориальными и репутационными потерями. Оставалась только Англия, неприступная за Ла-Маншским проливом, но она могла лишь тревожить французов с моря и докучать им торговой блокадой.

Чувствуя свою силу, Директория затеяла неслыханно амбициозное предприятие: завоевание Египта и Ближнего Востока. Ничего подобного европейцы не устраивали со времен крестовых походов.

План принадлежал Бонапарту, который намеревался лично его осуществить. Пладцарм в южном Средиземноморье должен был стать первым этапом еще более гигантоманского проекта: через Красное море добраться до Индии и лишить Британию главного источника ее богатств.

Фантастический, казалось бы, замысел начал как-то очень уж легко осуществляться. Французский флот, обманув сторожившую его английскую эскадру, высадил на египетском берегу 35-тысячную армию, возглавляемую Бонапартом. Блестящий полководец без труда разгромил архаичное мамелюкское воинство, занял Каир и стал готовиться к походу в Сирию.

И тут император Павел вдруг забыл о невмешательстве и преисполнился воинственности.

Нет, он встревожился не из-за турецкой Сирии или британской Индии. Мотивы резкого политического поворота, как обычно у Павла, были эмоциональными, а повод, в общем, малозначительным.

Самодержец всероссийский обиделся на французов за Мальту.

Рыцарский орден, издавна владевший этим средиземноморским островом, переживал тяжелые времена и очень нуждался в покровительстве какого-нибудь могущественного государя.

Посланники ордена объездили все значительные европейские дворы, но монархам было не до мальтийских проблем.

Тогда они обратились к русскому царю, и тот в 1797 году согласился взять остров под свой протекторат. Павлу, воображавшему себя последним рыцарем, очень льстило звание Великого Магистра Ордена рыцарей святого Иоанна Иерусалимского. Он относился к этому титулу очень серьезно и даже не смущался тем, что орден был католическим.