Иван Оченков - Царь [СИ]

Бояре, кряхтя и охая, начинают расходиться, и только избранные, так называемый малый круг, через время собираются в моем кабинете. Самый старший из них по возрасту Иван Никитич Романов. Он же самый знатный, потому как принадлежит к старомосковской знати. Во время выборов царя он был сторонником моего безвременно умершего шурина, а после его смерти стал моим. Находящегося в плену у поляков брата Филарета он недолюбливает и побаивается и в этом смысле он самый верный мой сторонник.

— Развлекаешься, государь, — скупо улыбаясь, спрашивает он, намекая на прошедшее только что заседание боярской думы.

— А вот нечего было царя будить, — отвечаю с самым невинным видом. — Что нового-то?

— Да ничего покуда, — пожимает плечами старший судья недавно созданного приказа Тайных дел. — Разве что собирались недавно Лыковы, да Плещеевы и еще кое-кто, да толковали о семейных делах твоих.

Услышанное мне совсем не понравилось. Благоверная моя Катарина Карловна своим нежеланием менять веру подложила мне изрядную свинью. Теперь, у моих "верноподданных" появился лишний повод шушукаться по углам гадая не станет ли наследником царского престола неизвестно где выросший и непонятной веры царевич. То, что я собираюсь всех этих болтунов пережить, и посему их это не касается, бояре как-то в расчет не принимают.

— Ну и до чего договорились? — хмуро спрашиваю, против своей воли представляя, как старому Лыкову отрезают язык.

— Да как тебе сказать, государь, — пожимает плечами Иван Никитич. — Сказывали, что кабы ты с царицей Катериной развелся, да женился на православной девице, так у тебя и наследник бы законный появился. Которого бы вся Русь приняла от боярства и духовенства до черного люда.

— Эвон как и невесту, мне, поди, уже подобрали? — поражаюсь я наглости заговорщиков.

— Не понял ты, государь, — мотает головой Романов. — Они считают, что это укрепило бы твою власть и хотят сего не допустить!

— Тьфу ты, пропасть, — в сердцах сплевываю я. — Больно надо мне. Не собираюсь я с Катариной разводиться. Никуда она не денется, покочевряжится еще немного, да приедет с детьми. Мне Густав Адольф обещал, что вскоре увижу и ее и Карлушку и Женей.

Когда я говорю о своих детях, голос мой сам собой становится мечтательным. В последнее время, сам за собой нередко замечаю не слишком свойственное мне ранее чадолюбие. Маленькие дети вызывают у меня просто какое-то невероятное умиление, на что стали обращать внимание и мои приближенные. Но на сей раз мечты разбиваются о хмыканье сидящего в уголочке Пушкарева.

— Чего хмыкаешь, кровопивец? — оборачиваюсь я к нему.

— Гневаться не будешь, царь-батюшка? — расплывается Анисим в умильной улыбке.

— Не буду.

— Так ты, кормилец, это уже говорил о прошлом годе. Ой, и в позапрошлом так же. Да и до того…

— Спасибо тебе, что напомнил, — хмурюсь я, понимая, что стрелецкий полуголова совершенно прав.

— Да не за что, государь, — сияет в ответ он.

— А ты что скажешь, окольничий? — ищу поддержки у Вельяминова.

— А чего тут толковать, — хмурится тот. — Наказать их примерно, чтобы другим неповадно, да и дело с концом!

— Кого "их"?

— Дык, Лыкова и прочих…

— Подожди, Никита Иванович, — не унимается Анисим. — Наказать – дело нехитрое. Только думаю, что они правы.

— Чего?!!!

— Не гневайся, государь, раз уж обещал, — кланяется Пушкарев. — А только государыня, видать, к нам не поедет. Ну, а раз такое дело, то куда деваться? У государей в Европах так заведено, что можно и развестись, коли нужда есть. Ну, а раз можно, то и разведись! А женишься на православной, так и будет у нас православный царевич, глядишь, еще и не один.

Первое побуждение, дать оборзевшему на моей службе стрельцу в морду, но нельзя. Казнить приказать можно, а своими ручками нельзя, как бы ни хотелось. Не царское это дело. К тому же замечаю, что у Романова на лице застыло странное выражение.

— Ты что-то сказать хочешь, Иван Никитич?

Боярин ненадолго задумывается, шевелит губами, а потом, вздохнув, выдает:

— Не гневайся, государь, а только Аниська прав. Оно, конечно, не его холопского ума дело про царскую семью толковать, а все же, будь у тебя православная жена, да еще хорошего и, главное, многочисленного рода, куда как спокойнее было бы.

— Да уж хорошо спокойствие! Тут с Польшей никак не замиримся, а ты предлагаешь с шведским королем разругаться. То-то будет спокойствие и благолепие. Прямо как на погосте!

— А королю Густаву на что гневаться? Он сам царицу Екатерину Карловну обещался к тебе прислать, да все никак не пришлет. Так что пусть не взыщет. Хотя…