Иван Оченков - Царь [СИ]

— То государево дело, — нахмурился брат. — Не смей судить! Она сестра свейского короля, через нее у нас с ним мир.

— А я не осуждаю, — опустила глаза боярышня. — Только, сам знаешь, суженый он мой. Ни за кого другого не выйду, так и знай!

— Так и за него не выйдешь! Не разведется он, ибо любит ее и сына с дочкой!

— За царевича c царевной слова не скажу, — не согласилась с ним девушка. — А вот за жену это ты, братец, зря. Уважает он ее, это верно. Почитает как жену и мать своих детей. А вот любить не любит, иначе бы с… сам знаешь.

— О господи! — вздохнул окольничий. — Да за что же мне это все? А вот если повелю за Буйносова идти?

— Утоплюсь!

— Тьфу!

Раздосадованный Никита Иванович потоптался немного, но видя непреклонность сестры, сдался и оглядел горницу. У стены стоял завешанный кисеей станок для вышивания, на котором Алена занималась рукоделием. Отодвинув рукою занавесь, он посмотрел на вышивку, но увидев, едва не уронил хлипкое сооружение на пол. С натянутого на рамку холста на него смотрел собственной персоной государь всея Руси Иван Федорович. Причем, не нынешний в русском платье с небольшой аккуратной бородкой, а тот прошлый. Который когда-то вытащил его из-за галерного весла и взял к себе на службу. В рейтарском камзоле, с развевающимися длинными волосами и вздымающего на дыбы коня. Царский окольничий сразу же узнал картину, с которой сделана вышивка и это заставило его заскрипеть зубами. Все дело было в том, что написал ее заезжий голландский художник – дальний родственник царского розмысла [3] Розмысл – инженер. Ван Дейка. Но бояре, увидев ее, начали кривить губы, и мастер, по приказу царя, написал другой портрет. На нем Иван Федорович был в шитом золотом платне [4] Платно – царский наряд из парчи, затканной золотом. и казанской шапке. [5] Казанская шапка – второй по значимости венец русских царей после шапки Мономаха. Изготовлен по приказу Ивана Грозного после взятия Казани. Волосы острижены, а лицо покрыто приличной его сану бородой. Никакого вздыбленного коня не было, а в руках скипетр и держава. В общем, все, как и положено православном государю. Вот эту картину и повесили в думном зале. А ту, что художник писал ранее, разместили во внутренних покоях царя, рядом с парсунами [6] Парсуна – тогдашнее русское название портрета, от слова "персона". Катарины Свейской и детей: царевича Карла и маленькой царевны Евгении. И все бы ничего, да только в тех покоях мало кто бывал, и убранство их видел.

— Аленушка, — глухо проронил заподозривший неладное брат. — Голубица моя, а ты где сию парсуну видела прежде?

Промелькнувшие в голове окольничего одна за другой страшные мысли, как видно отразились на его лице, но боярышня, ничуть не испугавшись его потемневшего от еле сдерживаемого гнева лица, шагнула вперед взяла с полки красивую книгу с медными застежками. Отстегнув их, она раскрыла страницу и показала брату картинку точь-в-точь повторяющую картину, висевшую в покоях царя и вышитый Аленой гобелен.

— А ты чего подумал братец?

— Фух, — выдохнул Никита, — ничего не подумал сестрица моя милая. Просто удивился, а откуда у тебя сия книга?

— Отец Игнатий принес.

Окольничий снова нахмурился. Ректор недавно созданной Славяно-греко-латинской академии отец Игнатий учил его сестру немецкому языку и латыни. Бывший иезуит в последнее время совершенно обрусел, делу просвещения юношества всячески радел и потому пользовался покровительством государя. Про книгу, написанную им, Вельяминов слышал, хотя видеть до сих пор еще не приходилось. Собственно, это должно было быть две книги. Одна для русского читателя, а другая для иноземцев. Если бы Никита Иванович был силен в литературе, он бы знал, что немецкая версия, это было не что иное, как рыцарский роман, повествующий о том, как странствующий германский герцог совершил множество подвигов, в том числе и галантных, за которые простодушные, но добросердечные московиты и избрали его своим царем. Еще в ней широкими мазками дегтя мазались католики вообще и поляки в частности, изображенные совершеннейшими злодеями и варварами. Отцу Игнатию, возможно, было не очень приятно писать такое о вчерашних братьях по вере, только ведь у Ивана Федоровича-то, не больно-то забалуешь. Особенно если вспомнить прежние прегрешения иезуита. Русскую версию написал царский духовник отец Мелентий, и она была скорее "Житием", о совершенно святом человеке, который только и делал что молился, творил богоугодные дела, а если и брался за меч, то только за правое дело и напутствуемый отцами церкви. Творение отца Мелентия предназначалось для рассылки по городам и монастырям русского царства, а труд Игнатия – в подарок властителям протестантских государств. Как сказал государь, с целью создания "благоприятного имиджа". Что такое имидж окольничий не знал, а вот что засидевшуюся в девках сестру пора выдавать замуж, понял абсолютно точно.