Даниэль Лазар - Ложь Тимоти Снайдера

«Иногда, как в случае совместной оккупации Польши, нацистский и советский режимы были союзниками. Иногда они имели сходные цели, будучи врагами: так было, когда Сталин решил не помогать повстанцам в Варшаве в 1944 г., позволив немцам, таким образом, убить людей, которые могли в дальнейшем оказать сопротивление коммунистическому правлению. Именно это Фрасуа Фюре назвал “враждебным соучастием”. Часто немцы и Cоветы подталкивали друг друга к эскалациям, которые стоили больше жизней, чем могла стоить политика обоих государств по отдельности».

Итогом явился чудовищный дуэт, в котором Сталин спровоцировал многочисленные преступления Гитлера, а Гитлер — Сталина.

«Предоставив Советскому Союзу половину Польши, — пишет Снайдер, — Гитлер хотел дать сталинскому террору возобновиться внутри этой страны. Благодаря Сталину Гитлер смог применить в Польше свою политику массовых убийств».

Он утверждает, что ГУЛАГ стал вдохновителем Освенцима, который работал как «гигантский трудовой лагерь по модели, очень близкой к советской», и добавляет, что, обрекая советских военнопленных на массовый голод, нацисты «копировали и усиливали политику советского ГУЛАГа». Таким образом, миллионы советских военнопленных погибли «в результате взаимовлияния двух систем».

Белорусские партизаны, 1942

Еврейские погромы, произошедшие непосредственно после гитлеровского вторжения в Советский союз 22 июня 1941 г., также были продуктом советско-нацистского взаимного влияния, так как они

«имели место там, куда Советы пришли недавно, и где советская власть была установлена незадолго до этого, где в предыдущие месяцы советские органы принуждения организовывали аресты, казни и депортации. Они были совместным производством, нацистским изданием советского текста».

Миллионы погибших были «жертвами, так или иначе, обеих систем».

Итак, нацистский и советский режимы составили единую огромную машину убийства. Но как это слияние произошло и как оно работало? Снайдер нигде не говорит об этом. «Главной чертой и национал-социализма, и сталинизма,— заявляет он, — была способность лишать определённые социальные группы права считаться людьми». Немного далее он добавляет:

«Во-первых, правильное сопоставление нацистской Германии и сталинистского Советского Союза должно не только объяснить преступления, но также и избавить человечество от всяких сомнений на их счёт, в том числе относительно жертв, преступников, наблюдателей и лидеров. Во-вторых, правильное сопоставление должно начинаться с жизни, а не со смерти. Смерть — это не решение, а только предмет. Она должна быть причиной беспокойства и никогда — удовлетворения. Прежде всего, она не должна подпитывать риторические красоты, ведущие историю к заданному концу.

Раз жизнь придаёт значение смерти, а не наоборот, вопрос: “Какие политические, интеллектуальные, литературные или психологические итоги могут быть выведены из факта массового убийства?” — не имеет значения. Итогом является фальшивая гармония, песня сирен, замаскированная под лебединую».

Необходимо объяснение, но его нет. Именно тогда, когда читатель ждёт ответа, он теряется в словесном тумане, в котором смерть — не решение, а только предмет, источник беспокойства, а не удовлетворения и так далее.

Этот мрак позволяет избежать вопроса о причинно-следственной связи, окутывая его своеобразной риторической дымовой завесой. И, таким образом, Снайдер может писать о Гитлере и Сталине, которые были готовы перегрызть друг другу глотки, что они соучаствовали в преступлениях один другого, не останавливаясь на том, как такое могло быть возможно. Цель его в том, чтобы внушить идею равенства двух режимов в моральном плане, в то же время избегая открытого присоединения к ещё более омерзительным выводам из концепции их морального равенства, появившимся во время знаменитой «ссоры историков» в 1980-е гг.

Эта «ссора историков» вспыхнула в Германии, когда правый историк Эрнст Нольте заявил, что военные преступления Гитлера должны рассматриваться не как беспрецедентные деяния, а как ответ на бесчинства большевиков. Разве нацисты сами изобрели массовые убийства? Разве, как пишет он во «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг», они не

«совершили, “азиатский” поступок, возможно, только потому, что они и их народ полагали себя потенциальными жертвами такого же деяния? Разве “Архипелаг ГУЛАГ” не предшествовал Освенциму? Разве не большевистское уничтожение целого класса логически и фактически предварило “расовые убийства” национал-социализма?»