Жорж Дюби - История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны Д'Арк

Я цитирую здесь одного из служителей закона того времени и делаю это потому, что расширение и укрепление власти монарха было в значительной мере результатом деятельности оплачиваемых им юристов. Им поручалось от имени монарха «блюсти королевские земли согласно обычаям края». Однако, как пояснял в те годы наследнику престола Филиппу Пьер де Фонтэн, бальи Вермандуа, в труде «Советы», специально для принца написанном, эти обычаи «потеряли силу и почти все не действуют». Поэтому судьи считали себя вправе решать дела «по своим воле и разумению», поскольку ум, присущий человеку, есть как бы искра от разума Господня и позволяет, как считал Цицерон, познать законы, отвечающие нашей истинной природе, и действовать «ради общей пользы». А посему, выбрасывая из всей совокупности обычаев, сохранявшихся в общественной памяти, все то, что не казалось им «разумным», обращаясь к текстам канонического права и права гражданского, они мало-помалу создавали «кутюм Франции». Он закреплял королевские прерогативы в отношении феодов, а также и в отношении аллодов: начинает складываться убеждение, что брать их для передачи в ленное владение может только король.

Римское право, преподававшееся в школах Орлеана, утверждало, что Капетинг — «император в своем королевстве». И одним из очевидных признаков его суверенности стала монета, которую легисты провозгласили атрибутом королевской власти. В 1263 году королевским ордонансом, подготовленным на совете деловых людей, собравшихся из Парижа, Орлеана, Санса, Провена и Лана, устанавливалось, что в королевском домене и во владениях всех баронов, не имеющих наследственного права чеканки, должна иметь хождение одна лишь королевская монета, обязательная к приему повсеместно. Через три года королевский монетный двор выпустил в обращение большие серебряные монеты, равные по стоимости турскому солю (в таких монетах нуждались крупные негоцианты), а также некоторое количество отчеканенных по византийскому образцу золотых монет — имевших чисто символическое значение и сделанных только для того, чтобы продемонстрировать имперскую мощь.

Суверенная власть короля стояла над сеньориями. Но она проникала и в сами сеньории. Обслуживая власть, дававшую им возможность личного обогащения и престижа в обществе, королевские служители стремились возможно более расширить пределы этой власти. Они покушались и на права церквей, полагаясь при этом на поддержку со стороны баронов. В 1264 году можно было слышать сетования последних на «притворное смирение» тех «сыновей сервов, которые, став клерками, берутся судить свободных людей и их ленные владения по своим законам», тогда как «земли завоевывались не заносчивостью клерков, а пролитой за них кровью воинов». Но около 1255 года епископ Лодевский жаловался на то, что «сенешали, бальи, прево, судьи и прочие придворные слуги сеньора — короля чинят суд и расправу, ведут расследование преступлений и выносят приговоры, насилием и запугиванием добиваются незаконных выплат, ведут дела потравах» в церковных владениях, а бароны лишь радуются такому росту всесилия светской власти. Но вскоре пришел и их черед жаловаться: подобные вторжения происходили и в их сеньории. В 1267 году сир Жуанвиля для оправдания своего неучастия в новом крестовом походе горячо любимого им короля Людовика сослался на действия королевских сержантов, которые-де в прошлый раз, пока сир был в Святой Земле, воспользовались этим, чтобы обобрать его людей.

Однако же сам Людовик IX был «ревностным блюстителем правосудия», убежденным в том, что Господь даровал ему помазание ради того, чтобы он, уподобившись библейскому Соломону, смог установить царство справедливости на всей земле. В памяти французов он остался сидящим под Венсеннским дубом и отдающим приказ допустить к нему самых обездоленных, сирых, взыскующих суда правого. Такой образ может служить прекрасной иллюстрацией к представлениям самого Людовика IX о королевских функциях, а его взгляды на эти функции определили новое устроение королевского двора: его центром стал «парламент сеньора — короля» — высший судебный орган, выслушивающий прения сторон. Оттесненные в «счетную палату» королевские приближенные, ведавшие вопросами финансового контроля, уступили свое место знатокам юриспруденции, парламентским «мэтрам». Получив в один прекрасный день из рук своего покровителя вознаграждение в виде «судейской мантии», или «ливреи», они брались выполнять его поручения с чрезвычайным усердием, воодушевленные, как и он сам, любовью к Господу и общим убеждением в том, что суд есть дело святое. Они посылали для расследований рыцарей или клерков ко всем бальи, которые теперь должны были иметь резиденцию там, где находился их суд, и если случалось, что то или иное судебное решение «явно противоречило местному обычаю», то королю как «хранителю верности кутюмам, обязанному блюсти их», надлежало исправить ошибку. Такого рода расследования приучили народ обращаться к Парижскому парламенту, решения и приговоры которого с 1254 года стали аккуратно записываться на пергаментных страницах его реестров.