Жорж Дюби - История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны Д'Арк

Контрапунктом ко всей истории политического развития, которое я попытался здесь проследить, мне постоянно слышались отзвуки движения за мир Божий. Правление Людовика IX словно бы вдохнуло в это движение новую жизнь. Суверен, следуя приверженности Господу, вознамерился заставить свое королевство очиститься от скверны. Такой скверной была напрасно проливаемая кровь. И король, желая положить предел кровопролитию и настаивая, чтобы повсюду в королевстве последовали примеру его домена, запрещает судебные поединки, «дабы менее было смертей и членовредительства». Он «запретил поединки и повелел вместо боя представлять свидетелей и письменные доказательства». Людовик пожелал также и полного прекращения «частных войн», войн ради отмщения, что, конечно, было делом невозможным. Но тем не менее он призвал своих людей добиваться от конфликтующих сторон прекращения боевых действий на 40 дней, с предоставлением обеим сторонам королевских гарантий безопасности, чтобы дать им возможность за это время умерить свой пыл и попытаться склонить их к поиску решения спора путем переговоров. Скверну в королевство вносили деньги. Надо было изгнать из него тех, кто жирел, давая их в рост, — ломбардцев, каорцев, евреев. Король приказал выслать их всех, но и это оказалось невозможным. Богохульством подданных, делами непристойными, развратом осквернялось королевство. И вот азартные игры запрещены, проститутки согнаны в один из городских кварталов, а тем, кто «осмелился бы сквернословить» или «клясться какими-либо местами тела Господа нашего, или Богоматери, или святых», грозила суровая кара. Однако многие из таких мер оказались в свой черед невыполнимыми.

Не в силах создать рай в своих землях, Людовик сам отправляется на его поиски. Он поверг в изумление все королевское окружение, предприняв второй крестовый поход в Святую Землю. Умер он под стенами Туниса как мученик веры. Его народ давно уже в полном единодушии почитал Людовика святым. Церковь, вняв пожеланиям общества, официально причислила короля Франции к лику святых. Как отмечал один из современников процесса канонизации Людовика, «в управлении королевством он не только радел денно и нощно о сохранении жизней и целости телесной своих подданных, как положено ему было по его королевскому служению… но и о спасении душ христианских заботился более, нежели представить себе можно; и так прилежно… что, выполняя по-королевски свое святое служение, он и государством правил подобно священнослужителю». Rex et sacerdos — король и священник, являющие собой совершенство в одном лице. Сам папа признавал: Людовик Святой сначала научился управлять собой, сдерживая разумом плотские вожделения, а затем стал править подданными, утверждая правосудие и справедливость. Силой разума, горячей любовью к Богу Людовик Святой укрепил власть Капетингов в той же мере, в какой до него это удалось сделать Филиппу Августу, а поскольку сердцевиной политических структур в ту эпоху являлись родственные связи, его возвышение подняло на новую ступень в иерархии заслуг всю золотолилейную династию, его кровную родню и всех его потомков. Брат Людовика Карл Анжуйский, король Сицилии, считал, что и другие их братья — Роберт Артуаский, погибший в крестовом походе, и Альфонс Пуатевенский, умерший от ран и болезней, полученных в Святой Земле, также заслуживают венца мучеников веры. Сын Людовика Бернар де Клермон поменял свой титул. Если ранее он звался «сыном короля Франции», то отныне его стали называть «сыном монсеньора Людовика Святого». Святость его проявилась в освящении французской монархии.

Начиная с 1270 года, года смерти Людовика Святого, все более заметными становятся сдвиги, которые постепенно привели ко многим потрясениям и прежде всего к перевороту в представлениях людей того времени об окружающем мире. Он оказался гораздо более обширным и, главное, более многообразным и отнюдь не незыблемым, как это им представлялось ранее. Венецианские купцы, отправлявшиеся в дальние странствия за дорогими и редкостными товарами — тканями, мехами и пряностями, без которых не обходился теперь ни один праздничный день в домах аристократов, монахи нищенствующих орденов, которым король Франции платил, отправляя нести слово Божие в дальние края за мусульманский мир, и доходившие по Великому шелковому пути до границ Китая, — все они открывали для себя новый мир. А их рассказы о чудесных приключениях! Могли ли они тогда изумлять менее, чем потрясали слушателей повествования первооткрывателей Америки двумя веками позже? А ученые люди в те же времена с волнением и восхищением знакомились с не переведенными ранее произведениями Аристотеля, и в частности с его «Метафизикой» и комментариями к ней Аверроэса. Им открылось величие целостной и стройной системы взглядов, все положения которой вступали в острое противоречие с христианскими догмами. А когда к Кракову приблизились монгольские орды, которые можно было принять за племена Гога и Магога, предтеч Антихриста, в княжеских дворах, живших теперь в достатке благодаря усовершенствованной налоговой системе, благородное общество с изумлением узнало, что где-то на краю земли существуют иные цивилизации, с правителями мудрыми, но совершенно еще не знакомыми с Евангелием. Это общество трезво оценивало неудачи крестовых походов, считая вместе с Жуанвилем, что те, кто своими советами толкнули Людовика Святого на новую военную экспедицию против неверных, взяли смертный грех на свою душу. Надо было видеть, что таким путем нельзя добиться желаемого результата. И не лучше ли было бы, уподобившись Франциску Ассизскому, попытаться наставлять неверных на путь истинный убеждением, праведным примером? А как можно было теперь верить, что народ христианский поставлен в центр мира и что ход истории прямо направляет его к заполнению Вселенной до самых краев? Так постепенно становились очевидными неустойчивость порядка, считавшегося ранее незыблемым, и относительная неопределенность коллективной исторической судьбы, казавшейся ранее столь строго, раз и навсегда предначертанной.