Майкл Грант - Греческий мир в доклассическую эпоху

В какой степени греки были обязаны этой старине, становится ясно хотя бы на примере величайших богинь пантеона — Геры, Деметры и Артемиды. Все они, каждая по-своему, явно созвучны богиням более древних цивилизаций — Матери-Земле или Владычице Зверей: эпитет Геры «волоокая» (роштсц) и эпитет Афины «совоокая» (уАхшо&яц), вкупе с ее атрибутом — совой в Афинах — звучат отдаленным эхом тех времен, когда люди поклонялись звериным тотемам. С другой стороны, Зевс — верховное божество, отец богов и властелин неба — был позднейшим «нововведением»: он появился во время катаклизмов, сопровождавших крах микенской Греции и продолжавшихся после него; в ту же пору был введен и культ Аполлона — «губительного и ослепительного», — самого греческого их всех богов, несмотря на свое явно негреческое имя и происхождение.

И все же истоки греческой религии остаются туманными. Порой, без особой убедительности, их искали в Египте, однако большего доверия заслуживает мнение, приписывающее важнейшую заслугу в отношении греческой религии Гомеру и Гесиоду, которые упорядочили и свели воедино сказания об олимпийских богах. В особенности у Гомера они предстают «могучей кучкой», что заметили греки, жившие позже (порой с неодобрением, как Ксенофан): это было собрание грозных и могущественных божеств, наделенных множеством пороков и слабостей. Их недостатки были весьма человеческого свойства, так как одной из самых отличительных черт греческой религии (опять-таки, во многом благодаря Гомеру) был антропоморфизм, поместивший ее особняком в ряду главнейших мировых религий. Эти боги и богини являли собой тех же людей, только «в крупном масштабе», ибо греки, с присущим им живейшим драматическим и пластическим чутьем, просто не могли вообразить себе богов в каком-либо ином обличье.

В древнейшие времена эти божества — пусть они и вызывали восхищение своей красотой и силой — далеко не всегда воплощали этические понятия или идеалы, будь то собственным поведением или же требованиями, которые они налагали на смертных. Исключение составлял Зевс (для обозначения различных «граней» его могущества существовало множество уточняющих прозвищ-эпиклез), требовавший от людей определенных проявлений благонравия — например, предоставления защиты тем, кто об этом молит, и гостеприимства по отношению к чужестранцам. Отдельные провинности — такие, как гибрис (йррц) — самодовольная и злодейская дерзость (см. Главу IV, раздел 2), — порой накликали кару богов, хотя представление о том, будто боги негодуют на погрязших в роскоши смертных, возникло никак не раньше 500 г. до н. э. Но эти божества умели жестоко мстить тем, кто не чтил их (именно такой смысл заключен в греческом понятии vopi^eiv — «чтить», «воздавать почести», а отнюдь не «верить в») и не умилостивлял. Иными словами, религия греков была основана на формальных отношениях взаимных обязательств и услуг, являвшихся залогом спокойного существования по принципу do ut des — «Я даю тебе, чтобы ты дал мне».

Прежде всего боги требовали жертвоприношений — желательно, крови жертвенных животных: она искупала вину и ликование тех, кто приносил жертву, и утверждала жизнь самим лицезрением смерти (а заодно оставляла жертвенное мясо для еды). Поэтому главными очагами древнейшего культа были жертвенные алтари, а не храмы; те, в свой черед, выросли потом вокруг них. Вероятно, поначалу и алтари, и храмы существовали на средства не только культовых сообществ, но и отдельных богачей.

Со временем появились крупные святилища: Зевса — в Додоне, в Олимпии и Немее; Аполлона — в Дельфах (Пифо — iroed>), на Делосе, в Дидимах и в Кларосе; Геры — в Аргосе, на Самосе, а также около Кротона и Посейдонии; Артемиды — в Эфесе; Посейдона — на Истмийском перешейке возле Коринфа. Свидетельства в пользу прямого преемства между этими греческими святилищами и капищами микенской эпохи представляются спорными или сомнительными (в любом случае, если где-то такое преемство действительно существовало, само божество обычно подвергалось значительному переосмыслению). Однако в VIII веке до н. э. эти важнейшие культовые очаги ознаменовали решительный этап в греческой религии, повлияв на развитие гражданской жизни в целом и невероятно разросшись в течение последующих двухсот лет. Некоторые из этих религиозных центров прославились своими оракулами: огромное влияние снискали оракульные святилища в Додоне и особенно в Дельфах 4.

Четыре святилища превратились к тому же в средоточие больших празднеств — Олимпийских, Пифийских, Истмий-ских и Немейских игр. Возможно, эти многолюдные собрания восходили еще к гомеровским погребальным играм в честь погибших героев, хотя такое мнение об их происхождении и вызывает споры. Достигнув стадии зрелости, эти игры удостоились красноречивой похвалы Платона, отмечавшего, что «на таких празднествах с помощью богов» все участники могут «исправить недостатки воспитания» 43. Между тем их роль в объединении, или сплочении, греческого мира была достаточно противоречивой. С одной стороны, их панэллинский характер отчасти противостоял разобщенности отдельных полисов. С другой же стороны, соревнование, составлявшее суть этих регулярно проводившихся игр, воплощало высший образец того неутомимого соперничества, которое и удерживало эти государства порознь. И тот же самый дух состязательности (άγων) порождал обильный поток произведений искусства, которые посвящали различные города и отдельные дарители со всего греческого мира богам в различных храмах — особенно Зевсу в Олимпии и Гере на Самосе. Начиная с VIII века до н. э. среди этих посвятительных предметов появляются огромные бронзовые котлы двух видов, вдохновленные сирийскими изделиями, — пышные и монументализированные подобья домашней утвари, отделанные украшениями, явно предвосхищавшими будущую скульптуру 44.