Аркадий Гордин - Пушкин в Михайловском

Но на этот раз всё было по-иному.

Постоянно, начиная с первого письма жене, поэт жалуется, что работать не может. «Сегодня 14-е сентября. Вот уже неделю, как я тебя оставил, милый мой друг; а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну… Вот уже три дня, как я только что гуляю то пешком, то верхом. Эдак я и осень мою прогуляю, и коли бог не пошлёт нам порядочных морозов, то возвращусь к тебе, не сделав ничего». Пушкин вполне отдаёт себе отчёт, почему не может работать. «Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а всё потому, что не спокоен»,— пишет он жене 25 сентября. Такое же признание содержится в письме П. А. Плетнёву около 11 октября: «Пишу, через пень колоду валю. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен».

Поэта не покидают горькие думы о том, что осталось в Петербурге и к чему он вынужден будет возвратиться: материальная необеспеченность, неуверенность в завтрашнем дне, те невыносимые для жизни и творческого труда условия, в которые поставили его жандармы, цензоры, литературные шпионы, царь и его клевреты. «Ты не можешь вообразить,— пишет Пушкин жене 21 сентября,— как живо работает воображение, когда сидим одни между четырёх стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова закружится. А о чём я думаю? Вот о чём: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от гибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Всё держится на мне да на тётке. Но ни я, ни тётка не вечны. Что из этого будет, бог знает. Пока месть грустно». Ей же, 29 сентября: «Государь обещал мне Газету, а там запретил; заставляет меня жить в Петербурге, а не даёт мне способов жить моими трудами. Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошки деньги трудовые, и не вижу ничего в будущем».

Эти письма Пушкина жене, как всегда, полны нежности и трогательной заботы о ней и детях, сердечной пушкинской доброты. За шуточными как будто замечаниями — «пиши всё, что ты делаешь, чтоб я знал, с кем ты кокетничаешь, где бываешь, хорошо ли себя ведёшь, каково сплетничаешь…» — чувствуются временами вовсе не шуточная тревога и беспокойство.

О своём образе жизни в деревне поэт рассказывает: «Я много хожу, много езжу верхом, на клячах, которые очень тому рады, ибо им за то даётся овёс, к которому они не привыкли. Ем я печёный картофель, как маймист, и яйца всмятку, как Людовик XVIII. Вот мой обед. Ложусь в 9 часов; встаю в 7»; «Я провожу время очень однообразно. Утром дела не делаю, а так из пустого в порожнее переливаю. Вечером езжу в Тригорское, роюсь в старых книгах да орехи грызу».

Почти ежедневно бывает поэт в Тригорском, неизменно встречая всё тот же сердечный, дружеский приём. Всё напоминает ему здесь «прежнее время»… Рассказами о Тригорском и его обитателях полны письма к жене. «В Тригорском стало просторнее. Евпраксия Николаевна и Александра Ивановна замужем, но Прасковья Александровна всё та же, и я очень люблю её». Многие из его писем помечены Тригорским, а свой адрес он даёт жене такой: «Во Псков, её высокородию, Прасковье Александровне Осиповой для доставления А. С. П. известному сочинителю».

В середине сентября он писал Александре Ивановне Осиповой, теперь Беклешовой, в Псков: «Я пишу к Вам, а наискось от меня сидите Вы сами в образе Марии Ивановны. Вы не поверите, как она напоминает прежнее время.

и прочая».

В альбом Анны Николаевны Вульф вписал четверостишие из последней строфы шестой главы «Евгения Онегина»:

Евпраксию Николаевну и её мужа барона Б. А. Вревского Пушкин навещал в их имении Голубово, в двадцати верстах от Тригорского и в одной версте от Врева. По преданию, помогал молодым хозяевам сажать деревья в парке и в саду, что «было его страстью», копал грядки, рассаживал цветы. «Вседневный журнал» Б. А. Вревского сохранил запись о приезде Пушкина в Голубово 13 сентября. Недели две спустя Вревский навестил поэта в Михайловском. «Я застал его в час пополудни ещё в халате что-то пишущим,— сообщал он А. Н. Вульфу 4 октября,— может быть свою историю Петра Великого, потому что вокруг него были кипы огромных рукописей» [287] Гофман М. Из пушкинских мест.— В кн.: Пушкин и его современники, вып. 19—20, с. 106—107. . Далее следует упоминание об игре в шахматы. 21 сентября Пушкин писал жене: «Был я у Вревских третьего дня и там ночевал… Я взял у них Вальтер-Скотта и перечитываю его. Жалею, что не взял с собою английского. Кстати; пришли, если можно, Essays de М. Montagne [288] «Опыты» г. Монтеня (франц.). — 4 синих книги, на длинных моих полках».