Аркадий Гордин - Пушкин в Михайловском

Появление Пушкина в Тригорском было неожиданностью и для Прасковьи Александровны. В своём календаре она записала: «Майя 8-го неожиданно приехал в Тригорское Александр Сергеевич Пушкин. Пробыл до 12-го числа и уехал в Петербург обратно».

Пушкин вернулся домой 15-го, на следующий день после рождения сына Григория — третьего ребёнка в семье.

Нет, не удовольствие путешествовать в плохую погоду привело поэта в деревню. Душевное состояние его было таково, что он испытывал неодолимую потребность хоть ненадолго вырваться из враждебного Петербурга, побыть в тишине, вдали от двора, на свободе, среди добрых, искренне любящих и ничего не требующих от него людей.

События весны 1835 года поставили Пушкина в крайне тяжёлое положение. Вышедшая в начале года «История Пугачёва», в которую вложил он столько труда и от которой так много ожидал, не получила признания. Тонкое историческое исследование, основанное на никому не известных архивных материалах, образец научной прозы, оно не нашло своего читателя. «В публике очень бранят моего Пугачёва, а что хуже — не покупают»,— записал Пушкин в дневнике. Предложенная поэтом концепция крестьянской войны вызвала злобное негодование в официальных кругах. О реакции министра просвещения и президента Академии наук С. С. Уварова, одного из злейших своих врагов, поэт писал: «Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге, как о возмутительном сочинении».

Вместо сорока тысяч прибыли, на которые рассчитывал автор, книга принесла четыре тысячи убытка. А ещё надо было уплатить двадцать тысяч, взятых из казны для напечатания книги. Всего, чтобы рассчитаться с долгами и обеспечить содержание семьи, нужны были шестьдесят тысяч. А где их было взять? Доход с имений не удовлетворял даже претензий родителей и назойливого, корыстолюбивого зятя Павлищева.

В апреле, когда стал окончательно ясен провал «Пугачёва», последовал и отказ на ходатайство о разрешении издания литературно-политической газеты, о которой поэт давно мечтал.

Пушкин чувствовал, что способен на труды важные, необходимые России. Но обстоятельства не позволяли их осуществить. Поэт не находил себе места.

Отпуск он просил на двадцать восемь дней, а пробыл в деревне не более пяти. Мария Ивановна Осипова вспоминала об этом приезде Пушкина весною 1835 года: «…приехал такой скучный, утомлённый: „Господи, говорит, как у вас тут хорошо! А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!“» [284] Рассказы М. И. Осиповой о Пушкине, записанные М. И. Семевским.— В кн.: Вульф А. Н. Дневники, с. 40.

Годы после михайловской ссылки не были лёгкими для Пушкина. Скитания по «большим дорогам»; гостиницы, постоялые дворы, короткие остановки у друзей; ни своего угла, ни спасительного уединения; преследования жандармов; хлопоты о куске хлеба… Потом женитьба, возвращение на службу, новые бесконечные хлопоты, заботы преследования… Всё чаще мечты уносили его в деревенскую жизнь, в тишину Михайловского и Тригорского.

К середине 1830-х годов эти мечты приобретали для поэта всё более реальные очертания. Он убеждался в том, что единственный выход из создавшегося положения — переехать на некоторое время в деревню, где можно было бы отдалиться от двора, избежать непомерных расходов на светскую столичную жизнь, поправить денежные дела, обрести душевное спокойствие, без которого не мог работать. Ещё в феврале 1833 года он писал П. В. Нащокину о своей петербургской жизни: «Кружусь в свете, жена моя в большой моде — всё это требует денег, деньги достаются мне через труды, труды требуют уединения». Понимал, что Наталье Николаевне нелегко будет оставить столицу, где она блистала на балах, вкусила светский успех, но надеялся уговорить её.

Это обращённое к жене стихотворение написано, очевидно, ещё в 1834 году. Тогда, чтобы осуществить свои планы переезда в деревню, Пушкин предпринял попытку получить отставку. 25 июня 1834 года он написал Бенкендорфу: «Граф. Поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинции, я вижу себя вынужденным оставить службу, и покорнейше прошу ваше сиятельство исходатайствовать мне соответствующее разрешение. В качестве последней милости я просил бы, чтобы дозволение посещать архивы, которое соизволил мне даровать его величество, не было взято обратно».