Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

Варшава вначале произвела на меня безрадостное впечатление. Разрушения в городе в некоторых местах просто ужасны. К сожалению, множество ценных зданий стало жертвой обстрела. Лишь когда мы с графом Моем [93] Граф Йоханнес Мой де Соне (1902–1995) — помещик в Анифе (под Зальцбургом) и писатель (автор сборника рассказов «Das Kugelspiel», 1940). В 1941–1942 гг. зондерфюрер и переводчик при командовании XXXXIII армейского корпуса. побродили по улицам, я осознал это. Польская знать в XVII и XVIII вв. построила больше красивых зданий, чем, к примеру, есть у нас в Берлине. Дворцы Потоцкого, Радзивилла и иных — настоящие архитектурные ценности. Так как в них по большей части сегодня располагаются министерства, обстрел города затронул их в первую очередь. Жаль, сколь много было уничтожено.

В Варшаве время от времени встречаются элегантно одетые люди. Попадаются отдельные дамы, чьи платья ни в чем не уступают нарядам француженок в Париже. Даже в нашем маленьком городке в виде исключения натыкаешься и на такое. На фоне общего упадка это вдвойне бросается в глаза.

Мне кажется, что лучше всего живут крестьяне. Они обеспечивают себя сами и потому не должны заботиться о собственном пропитании. Они живут в примитивных условиях, и их избы гораздо лучше вписываются в местный ландшафт, чем отвратительно уродливые города с их неверно понятым крупным градостроительством. За продукты, которые они должны сдавать, крестьяне получают сегодня неплохую плату. Они получают минеральные удобрения для обработки полей. Поэтому они более открыты по отношению к нам, чем городские жители. Они приветствуют нас и говорят с комическим акцентом: «Айль Итлер». Деревенские мальчишки, конечно, в восторге от множества солдат со всеми их военными причиндалами. Они бегают повсюду и уже нахватались немецких слов. Но если в дальних деревнях на берегу Буга спросить их: «Кто ты?», следует ответ: «Я — русский или я — польский». Немцами они себя, значит, не считают. Меня всё время удивляют наряды местных баб. В деревнях они все без исключения ходят с голыми ногами. Икры краснеют от холода, но они, похоже, закалены. Мужики, наоборот, все ходят в высоких сапогах, овчинных тулупах и шапках–ушанках.

Наши солдаты вполне не прочь квартировать в деревнях. Крестьяне перебираются в хлев, а солдаты занимают избу. Больше всего боятся клопов, которые тут распространены. Вши пока встречались лишь пару раз. Число случаев сыпного тифа поэтому невелико. С новым методом лечения пока большинство пациентов вроде удалось поставить на ноги.

В стране сильная дороговизна, особенно, конечно, в перенаселенных городах. Говорят, что в Томашуве килограмм белого хлеба стоит 8 марок, в Варшаве в одном из ресторанов хлеба не стали брать, так как за фунт потребовали 12 злотых. Фунт кофе предлагают за 100 марок. В Варшаве есть польский ресторан, в котором прислуживают люди из польского общества и играют польские музыканты. Управляющая производит впечатление балтийской помещицы с положением, польские гости приветствуют польских женщин–официанток (одетых в польские национальные костюмы), целуя им ручки (на которых, кстати, порой надеты совершенно безупречные драгоценности). Если там обедать, то, не особо набив живот и выпив лишь рюмку водки, оставишь 8–10 марок. Совершать покупки здесь бессмысленно. С одной стороны, ничего нет, с другой стороны, дороговизна.

Отвратительно раболепие низших слоев. Неслышными шагами они прокрадываются в наш дом, шастают повсюду, вдруг возникают там, где им делать нечего, и склоняются тогда в глубоком поклоне. Никому из них не хочется доверять. У меня сразу же украли мыло. Теперь я вообще никого к себе не пускаю, так как их общество мне крайне противно. Табличка на двери, на которой начертаны не [94] «Всем гражданским лицам вход строго запрещен» (польск.). выговариваемые и непонятные слова «Wstęp dla wszystkich osób cywilnych surowo wzbroniony», должна предотвратить проникновение.

В остальном наши органы управления не особо–то церемонятся с поляками. Чтобы открыть «Немецкий клуб», они работали с шести утра до поздней ночи. Евреи за это не получили ничего, им платит еврейская община. Заплатили ли что–то полякам, я не знаю. Сначала, конечно, ничего не ладилось, всё делалось наперекосяк. Не успели что–то построить, как половина была уже сломана или непригодна к использованию. Вчера окружной начальник провел генеральную проверку пригодности своих помещений, устроив небольшой праздник. Я ушел оттуда в 11 вечера, на лестнице повстречал четырех мрачных гражданских, прислонившихся к стенке. На мой вопрос, что здесь среди ночи делают поляки, если я их и днем–то не хотел видеть, они ответили, что они — ремесленники. Архитектор приказал им прибыть сюда, чтобы иметь их под рукой, если что–то сломается. И вот они стояли и ждали, не случится ли чего. «Похоже, мы превращаемся в нацию господ», — заметил один из моих спутников.