Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

В начале декабря 1821 года два унтер-офицера, [216] георгиевские кавалеры (за Лейпциг и Париж, Охотского полка, баталиона маиора Вержейского), отлучились без спросу из роты, стоявшей за 20 вёрст от Кишинёва и явились к Орлову с жалобой на маиора Вержейского, что он, несмотря на георгиевские кресты, неоднократно их наказывал, подобно как и других с теми же отличиями, и около недели тому назад, найдя какие-то беспорядки на шести кордонах, ими с капральствами занятых, на каждом из этих кордонов давал по 20-ти розог или палок, смачивал рассечённое тело солёной водой и переводил за две и за три версты до другого кордона, возобновляя наказания на каждом, так что им дано было в несколько часов времени по 120-ти ударов палками и розгами; потом, на ночь, в баталионной квартире их привязали к поднятым оглоблям саней, как бы распятыми. По объявлении Орлову этой жалобы, унтер-офицеры были тотчас освидетельствованы дивизионный штаб-доктором Шуллером, при их полковом командире, полковнике Соловкине. Тотчас же я был назначен для произведения строжайшего следствия, а обоих унтер-офицеров прикомандировали к дивизионному учебному баталиону, тогда уже под командой маиора Гаевского (переведённого из л. гв. Гренадерского полка, по поводу происшествия в Семёновском полку). Излишне говорить об ужасах, открытых по следствию; маиор Вержейский предан суду. И так вот все послабления, которые будто бы сделаны были Орловым солдатам: немец Ширман и поляк Вержейский, отданные им под суд за неслыханные и в то время жестокости. Но последнее дело, как я сказал, имело влияние на служебную деятельность М. Ф. Орлова и он «действительно — вскоре пострадал, но не прямо за распространение грамотности и старание смягчить грубые отношения к подчинённым», что сейчас и будет пояснено.

Относительно угощения солдат в одних стенах с высшими лицами при освящении экзерциргауза, то прежде всего замечу, что неправильно думать, чтобы угощение солдат с начальниками было «сверх обыкновения», напротив, в то время это гораздо чаще случалось, нежели ныне, и я бы мог привести множество тому примеров, несравненно разительнее; но не в этом, а вот в чём дело.

Для занятий учебного баталиона 16-й дивизии в Кишинёве не было никакого здания, на воздухе не всегда можно было это делать, а потому Орлов озаботился устроить род манежа собственными средствами. Так как построить всё здание из дерева было бы слишком дорого, то вырыта была пространная землянка, стены коей возвышались только на два аршина от земли, для проделки частых окон. Поставлены стропила, на коих настлана была камышевая крыша; внутренность была отштукатурена, фронтон был изящной архитектуры, т. е. с колоннами и т. п. Всё это было сделано учебным баталионом, и люди за работу удовлетворялись Михайлом Фёдоровичем из собственных денег. К концу декабря 1821 года здание окончилось; Орлов желал освятить оное на новый год и вместе с тем, как при таких случаях всегда бывает, дать завтрак, и решил сделать оный в самом манеже. Мне и Охотникову поручено было декорировать внутренность. В три дня всё было готово: стены украшены штыками, ружьями и другими воинскими принадлежностями, фестонами из зелёного, красного и белого сукна и т. п. У стены, лежащей против входа, был сделан довольно удачно арматурный щит, для полноты которого ввезены были две пушки, сложены ядра и пр. и пр. В щите этом было два георгиевских знамени Охотского полка и два таких же Камчатского. Между георгиевскими знамёнами, из пистолетов шифр императора Александра, в сиянии из шомполов. Перед щитом, поперёк манежа, для завтрака накрыт был на сорок человек стол, к которому должен был быть приглашён архиепископ Димитрий, вызвавшийся сам освятить здание, генерал Инзов, губернатор и пр. Вдоль же манежа устроены были восемь столов, каждый на 80 человек, для учебного баталиона. Часа за два до назначенного времени, Михайло Фёдорович приехал осмотреть приготовления и, заметив, что у щита, при четырёх георгиевских знамёнах и у двух орудий нет часовых, как необходимой принадлежности знамён, приказал Гаевскому тотчас поставить на часы к знамёнам двух унтер-офицеров, и если найдутся, то с георгиевскими крестами, да и повиднее. Сказав это, он уехал, и большая часть из нас разошлась, чтобы переодеться к торжеству. Выбор Гаевского пал на двух унтер-офицеров, принёсших жалобу на Вержейского (находившегося ещё под судом, а потому и оба унтер-офицера были как бы прикосновенными к делу и в строгом смысле ни в каком случае не могли так публично занять почётнейшее место в торжестве, хотя действительно красивее и рослее их других не было). До приезда Михайла Фёдоровича все военные были уже в манеже; Пущин и полковой командир Соловкин видели помянутых часовых и могли бы тотчас заметить Гаевскому неловкий его выбор, а из находившихся тут на-лицо людей, в полной же форме, заменить их было легко, но никто того не сделал. Этою вероятно случайною забывчивостью они не только что повредили Орлову, но и унтер-офицеров, уже во всяком случае совершенно невинных, подвергли разжалованию и лишению крестов. Орлов приехал вместе с Инзовым и не успел ещё дойти до щита, разговаривая то с тем, то с другим, как приехал архиепископ, и началось освящение, после чего подошли к приготовленному столу. Димитрий любовался обоими унтер-офицерами, которых, кажется, тогда Орлов не узнал, а взяв чарку водки, поздравил солдат с новым годом и «здравием государя». Обычное «ура!» было ответом. Об унтер-офицерах не было и речи, как вдруг из главной квартиры официально спросили корпусного командира о действительности наряда на часы помянутых унтер-офицеров. Сабанеев приехал в Кишинёв, не нашёл особенной в том важности, пожурил Гаевского, и тем пока всё и окончилось, но различные события начали быстро следовать одни за другими.