Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Поэма «Цыганы» окончена уже в Михайловском 10 октября 1824 г. Черновая рукопись её действительно находится в тетради, переплетённой в чёрную кожу (хранится в Ленинской библиотеке).

Я люблю луну, когда она освещает красивое лицо.

Милый Пушкин, покажите же, как любезный хозяин, ваш сад.

У вас был такой девственный вид, не правда ли, на вас было надето нечто вроде креста.

Здесь очевидная ошибка мемуаристки: А. П. Керн гостила в Тригорском в июне — июле 1825 г., а глава II «Евгения Онегина» вышла в свет только в октябре 1826 г. Вернее предположить, что Пушкин преподнёс Керн главу I «Онегина», вышедшую 15 февраля 1825 г.

Романс написан на слова стихотв. И. И. Козлова «Венецианская ночь». Письмо Пушкина к П. А. Плетнёву Керн должна была увидеть уже позднее, так как оно было написано после её отъезда, и она неточно передаёт текст.

Хотите ли вы знать, что за женщина г-жа Керн? У неё гибкий ум, она понимает всё; она огорчается легко и так же легко утешается; она робка в приёмах обращения и смела в поступках; но она чрезвычайно привлекательна.

Письмо Пушкина к П. А. Осиповой с приведёнными замечаниями поэта о Керн неизвестно. Письмо к Анне Н. Вульф от 21 июля 1825 г., то есть через два дня после отъезда Керн (не соблюдена пушкинская пунктуация).

Никакого не было камня в саду, а споткнулась я о переплетённые корни дерев. А . К.

Веточку гелиотропа он точно выпросил у меня. А . К.

Всё Тригорское поёт: Не мила ей прелесть NB ночи, а у меня от этого сердце ноет; вчера мы с Алексеем говорили под ряд четыре часа. Никогда ещё не было у нас такого продолжительного разговора. Угадайте, что нас вдруг так сблизило? Скука? Сродство чувства? Ничего не знаю; каждую ночь гуляю я по своему саду и говорю себе: она была здесь; камень, о который она споткнулась, лежит на моём столе, подле ветки увядшего гелиотропа. Пишу много стихов — всё это, если хотите, очень похоже на любовь, но клянусь вам, что о ней и помину нет. Если бы я был влюблён, то в воскресенье со мною сделались бы конвульсии от бешенства и ревности; а мне было только досадно. Однако, мысль, что я для неё ничего не значу, что, пробудив и заняв её воображение, я только потешил её любопытство; что воспоминание обо мне ни на минуту не сделает её ни рассеяннее среди её триумфов, ни мрачнее в дни грусти; что прекрасные глаза её остановятся на каком-нибудь рижском франте с тем же раздирающим сердце и сладострастным выражением, — нет, эта мысль для меня невыносима; скажите ей, что я умру от этого; нет, не говорите, а то это очаровательное создание посмеётся надо мною. Но скажите ей, что уж если в её сердце нет для меня тайной нежности, если нет в нём таинственного и меланхолического ко мне влечения, то я презираю её, понимаете ли? Да, презираю, несмотря на всё удивление, которое должно возбудить в ней это столь новое для неё чувство.　

Я имел слабость просить вашего разрешения писать к вам, а вы — легкомыслие или кокетство дать мне на то позволение. Я знаю, что переписка ни к чему не ведёт; но у меня нет сил противиться желанию иметь хоть одно слово, написанное вашею хорошенькою ручкой. Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое произвела на меня некогда встреча наша у Олениных. В моей печальной деревенской глуши я не могу сделать ничего лучшего, как стараться больше не думать о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вы сами должны были бы желать мне этого; но ветреность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, в восхищении от сознания, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу. Прощайте, божественная, я бешусь, и я у ваших ног. Тысячу любезностей Ермолаю Фёдоровичу, поклон г-ну Вульфу. 25 июля.

Снова берусь за перо, потому что умираю с тоски и могу заниматься только вами. Надеюсь, что письмо это вы прочтёте украдкой; спрячете ли вы его опять на груди? Напишете ли мне длинный ответ? Пишите мне обо всём, что вам придёт в голову, заклинаю вас. Если вы боитесь моего дерзкого самомнения, если не хотите компрометировать себя, — измените почерк, подпишитесь вымышленным именем, — сердце моё сумеет узнать вас. Если выражения ваши будут столь же нежны, как ваши взгляды, тогда, увы! я постараюсь им поверить или же обмануть себя — это всё равно. Знаете ли, что, перечитывая эти строки, я устыдился их сентиментального тона, — что скажет Анна Николаевна?