Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Пушкин коротко сошёлся с генералами [М. Ф.] Орловым и [П. С.] Пущиным и проводил с ними большую часть времени. Вообще в Кишинёве русское общество было военное. Один Пушкин отличался партикулярным платьем, обритою после горячки головой и красною ермолкой. На обедах военная прислуга его обыкновенно обносила, за что он очень смешно и весело негодовал на Кишинёв.

Невзирая на обычную весёлость, Пушкин предавался любви со всею её задумчивостию, со всем её унынием. Предметы страсти менялись в пылкой душе его, но сама страсть её не оставляла. В Кишинёве долго занимала его одна из трёх красивых пар ножек наших соотечественниц.

В два года своего пребывания в Кишинёве Пушкин написал несколько мелких стихотворений, «Кавказского Пленника», «Бахчисарайский Фонтан», «Братьев-разбойников» и послание «К Овидию». Сие последнее сочинение он ставил гораздо выше всего, что было им написано до того времени. [45] Там же, в Кишинёве, написана Пушкиным «Гавриилиада» и начат «Евгений Онегин». 30 января 1823 г., получив книжку «Полярной Звезды», где впервые напечатано было послание «Овидию», поэт писал Л. С. Пушкину: «Каковы стихи к Овидию? Душа моя, и Руслан, и Пленник, и Noël, и всё — дрянь в сравнении с ними». С произведениями Овидия Пушкин знаком был ещё в Лицее, в Кишинёве же интерес его к Овидию несравненно вырос под влиянием сходства его судьбы с судьбою прославленного римского поэта, 1800 лет тому назад сосланного Августом в те же места (подробно см. у Липранди, стр. 213 и след. [См. текст после ссылки на прим. [204] . — Прим. lenok555 ]). [Возврат к примечанию [205] ]

По назначении графа Воронцова Новороссийским и Бессарабским генерал-губернатором Пушкин был зачислен в его канцелярию. Он оставил Кишинёв и поселился в Одессе; сначала грустил по Кишинёве, но вскоре европейская жизнь, итальянская опера и французские ресторации напомнили ему старину и, по его же словам, «обновили душу». Он опять предался светской жизни, но более одушевлённой, более поэтической, чем та, которую вёл в Петербурге. Полуденное небо согревало в нём все впечатления, море увлекало его воображение. Любовь овладевала сильнее его душою. Она предстала ему со всею заманчивостью интриг, соперничества и кокетства. Она давала ему минуты и восторга, и отчаяния. Однажды в бешенстве ревности, он пробежал пять вёрст с обнажённой головой под палящим солнцем по 35 градусам жара.

Пушкин был собою дурен, но лицо его было выразительно и одушевлённо; ростом он был мал (в нём было с небольшим 5 вершков), но тонок и сложён необыкновенно крепко и соразмерно. [46] Художник Г. Г. Чернецов на эскизе портрета Пушкина для картины «Парад на Марсовом поле» записал: «Александр Сергеевич Пушкин, рисовано с натуры 1832-го года Апреля 15, ростом 2 арш. 5 верш. с половиной» («Нива», 1914, № 25, стр. 494). Женщинам Пушкин нравился; он бывал с ними необыкновенно увлекателен и внушил не одну страсть на веку своём. Когда он кокетничал с женщиною или когда был действительно ею занят, разговор его становился необыкновенно заманчив. Должно заметить, что редко можно встретить человека, который бы объяснялся так вяло и так несносно, как Пушкин, когда предмет разговора не занимал его. Но он становился блестяще красноречив, когда дело шло о чём-либо близком его душе. Тогда-то он являлся поэтом и гораздо более вдохновенным, чем во всех своих сочинениях. О поэзии и литературе Пушкин говорить вообще не любил, а с женщинами никогда и не касался до сего предмета. Многие из них, особенно в то ещё время, и не подозревали в нём поэта. Одна иностранка, оставляя Россию, просила Пушкина написать ей что-нибудь в память самых близких двухлетних их отношений. Он написал ей пиесу:

Она очень удивилась, узнавши, что стихи собственного его сочинения, просила перевода, но Пушкин предоставил ей обратиться для сего к первому русскому, которого она встретит за границей. В знакомом кругу он любил эту неизвестность, но молвою вообще дорожил и радовался, когда встречал своё имя в иностранных сочинениях и журналах. Русские критики, в то время к нему вообще благосклонные, внушали ему равнодушие к своим отзывам по причине безотчётности похвал, а впоследствии — по безотчётности порицаций. В продолжение всей своей литературной жизни он не имел случая воспользоваться от них ни единым дельным замечанием. [47] Резкое колебание критики в отношении к Пушкину, зависевшее от характера и социальной направленности борьбы на литературном фронте, конечно, не оставляло, да и не могло оставлять Пушкина равнодушным. Об этом красноречиво свидетельствуют его постоянные попытки создания собственной трибуны, его горячее участие в литературной борьбе, собственные литературно-публицистические выступления, высказывания в письмах, бесчисленные эпиграммы и пр.