Натан Эйдельман - Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз…

Всё будет скромно, спокойно — но лицеистам как раз это и понравится, запомнится…

Энгельгардт и Куницын «подведут итоги» лицейского шестилетия; затем вызовут каждого «по старшинству выпуска», то есть в порядке успехов, объявляя чин и награду, представляя царю. Двадцать девять раз царь улыбнётся молодому выпускнику; на двадцать шестой раз — Александру Пушкину…

Затем Александр I благодарит педагогов, наставляет учеников и удаляется. Лицейский хор поёт прощальную песнь — слова Дельвига, музыка учителя пения Теппера де Фергюссона: «Шесть лет промчались, как мечтанье…» Потом директор наденет им на пальцы чугунные кольца — символ крепкой дружбы — и они станут «чугунники».

Наконец, прощальная лицейская клятва: «и последний лицеист один будет праздновать 19 октября…»

«В тот день,— вспоминает Пущин,— после обеда, начали разъезжаться; прощаньям не было конца. Я, больной, дольше всех оставался в Лицее. С Пушкиным мы тут же обнялись на разлуку: он тотчас должен был ехать в деревню к родным; я уже не застал его, когда приехал в Петербург».

В четырнадцати онегинских строках — рассказ о целом периоде жизни между Лицеем и ссылкой: 1817—1820. Лицейские строки и воспоминания в ту пору не часты, прошедшее ещё не так далеко, к тому же и с товарищами разлука относительная.

Вольховский, выполняя военно-дипломатическое задание, на верблюдах путешествует в Бухару.

Энгельгардт, встретившись весенним днём 1818 года с Горчаковым, Малиновским и Ломоносовым, вечером получает конверт от Матюшкина «из Рио-Янейро». «Думаю я,— замечает он,— что после потопа это первое письмо, которое из Бразилии в Царское Село писано». От директора же в дальние моря пошёл ответ, извещавший: «Военные наши [58] Лицеисты, попавшие на военную службу. после пятимесячного фрунтового курса, наконец, попали в офицеры, а бедный Ржевский и до этого не дожил, он умер от гнилой нервической горячки. Гроб его понесли 6 из наших бывших его товарищей».

Итак, их уже осталось двадцать восемь.

19 октября 1817-го, на первой лицейский праздник после конца учения, в Царское Село отправляется славная компания: Пушкин, Кюхельбекер, Малиновский, Вольховский, Корсаков, Илличевский…

19 октября 1818-го — празднование лицейской годовщины у Пущина, у которого собралось 14 человек: «Пели лицейские песни», «Снова возвратились в доброе старое время» — так Корсаков писал Горчакову.

Вскоре «кудрявый певец» Корсаков уезжает к месту службы — во Флоренцию, чтобы не вернуться…

Иван Пущин в «Записках» продолжает рассказ о своём участии в тайном обществе уже после окончания Лицея.

«Первая моя мысль была — открыться Пушкину: он всегда согласно со мною мыслил о деле общем, по-своему проповедовал в нашем смысле — и изустно и письменно, стихами и прозой. Не знаю, к счастью ли его или несчастью, он не был тогда в Петербурге, а то не ручаюсь, что в первых порывах, по исключительной моей к нему дружбе, я, может быть, увлёк бы его с собою. Впоследствии, когда думалось мне исполнить эту мысль, я уже не решался вверить ему тайну, не мне одному принадлежавшую, где малейшая неосторожность могла быть пагубна всему делу».

Между № 13 и № 14 отношения усложняются.

Пушкин … Не было живого человека, свидетельствует первый друг поэта, который не знал бы его стихов:

Эти и десятки других горячих строк — «Вольность», «Деревня», «Послание Чаадаеву» — были для многих молодых людей учебником декабризма. Пущин, преклонявшийся перед поэтом, спорит с Пушкиным-человеком. Но даже маленькие недомолвки при столь близких отношениях всегда чувствительны обоим.

«Преследуемый мыслью, что я неверен…» — так начал писать Пущин и решительно зачеркнул: он всегда был верен. «Преследуемый мыслью, что у меня есть тайна от Пушкина…»