Натан Эйдельман - Твой девятнадцатый век

Не было у меня ни одного знакомого, который родился бы в XVIII столетии. Да и XIX вдруг далеко отступил.

А ведь оно было рядом, по соседству, в годы моего детства, — 1930-е.

В паспортах родителей преобладали 1900-е, но уж дедушки, бабушки — непременно из 1860–1880-х. Главы государств в ту пору все были XIX века рождения. На одной улице со мной до самой Отечественной войны жила знаменитая революционерка Вера Николаевна Фигнер, которая была приговорена царским судом в 1884-м, а вышла на волю из Шлиссельбургской крепости двадцать лет спустя.

На юбилейных вечерах еще делились личными воспоминаниями о Достоевском, Тургеневе, о переживших ссылку декабристах…

Ну что же…

Веселую и беспощадную логику этих строк, сочиненных в селе Михайловском февральским днем 1826 года, смягчает, может быть, только одно обстоятельство.

То, что строки тревожат наш разум и чувство, не стесняясь стопятидесятилетней дистанции, что, как только мы их произносим, образуется «канал связи» между нами и находящимся под надзором отставным чиновником 10-го класса Александром Сергеевым сыном Пушкиным: он у нас в гостях, мы у него…

Другие строчки приводят с собою другие века:

Произнесший это заклинание получает вместе с окончанием 66-го шекспировского сонета свои 1600-е годы.

Твой, дантевский, XIV век:

И уж наш — «IX до Рождества Христова» век.

Говорят, прожить намного больше ста лет нелегко. Пустяки. Смотря в какую сторону по оси координат… XXI век — направо, XIX — налево. Второе тысячелетие призрачно близко, как вершина Джомолунгмы для альпинистов, переводящих дух в последнем, предштурмовом лагере.

Стоит, однако, окунуться в старинный стих, музыку, живопись, быт, воспоминание — и тебе уже не 15, 47, 80 лет, но — 115, 347, 880! Правда, и этот путь, вверх по течению, не бесконечен. И все же изряден: на тридцать — сорок тысяч лет по крайней мере (время «человека разумного»). И еще — миллиона на два, если признать более простых пращуров.

Конечно, мы не зря учим уроки и твердо знаем, что ничего из только что описанного случиться не может.

Но если расковать воображение, обогатить его знанием, добавить чувство, интерес, если захотеть, очень захотеть — тогда получится, и даже странно будет, если не получится…

На первый же раз читателям предлагается превращение всего лишь в сто-стопятидесятилетних.

XIX век; одной родни у каждого в том столетии никак не меньше, чем в этом. Если читателю лет пятнадцать — двадцать, значит, действующими лицами в прошлом веке были восемь его прадедов и прабабок, шестнадцать их родителей, тридцать два еще более старших прямых предков, а уж про боковых сородичей что и толковать!

В общем, сотни, а то и тысячи самых близких живут на том острове времени, что мы условно именуем прошлым веком. И разумеется, там просто не счесть приятелей, милых или недругов, с детства знакомых куда больше, чем предки и «кровники»…

Десять рассказов, десять выходов в XIX век.

Если мы серьезно стремимся вдохнуть, уловить аромат, колорит века, его дух, мысль, культуру , нам непременно нужно просочиться в тогдашний быт, в повседневность канцелярии, усадьбы, избы, гимназии…

А затем — снова и снова приблизиться к высокой доблести, одному из славнейших проявлений российской культуры того века: революционной мысли и действию, к декабристам, Герцену, их наследникам.

Век огромен, книжка мала.

Серьезный грех — о многом не рассказать. Еще хуже — своим девятнадцатым веком не поделиться. Итак, 1980–1800-е…

ЛУНИН. Должно быть, я когда-нибудь слышал этот мотив, и теперь он мне пришел на память.