«Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не забуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую „Водопад“. Державин приехал. Он вошёл в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: „Где, братец, здесь нужник?“. Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил своё намерение и возвратился в залу. Дельвиг это рассказывал мне с удивительным простодушием и весёлостию. Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы; портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостию необыкновенной».
О публичном экзамене было заранее объявлено в газете: «Императорский царскосельский Лицей имеет честь уведомить, что 4 и 8 числа будущего месяца [45] Январь 1815 года.
, от 10 часов утра до 3 пополудни, имеет быть в оном публичное испытание воспитанников первого приёма, по случаю перевода их из младшего в старший возраст».
Это был экзамен, «смотр» — чему научились за три с лишним года, ибо достигли середины…
Державин был прижизненной легендой; автор «Памятника» уже почти стал памятником. В одном из первых пушкинских стихов названы «Дмитриев, Державин, Ломоносов, певцы бессмертные и честь и слава россов…».
Впрочем, дерзкие лицейские мальчишки, ещё не перешедшие в «старший возраст», не так уж безоговорочно преклонялись перед личным высоким авторитетом. Конечно, чтили, но разве есть что-либо, над чем не посмеются?
Однажды юный Пушкин заставляет тень давно умершего Фонвизина навестить престарелого собрата Державина:
«Так ты здесь в виде привиденья ?..—
Сказал Державин ,— очень рад;
Прими мои благословенья…
Брысь, кошка!.. сядь, усопший брат;
Какая тихая погода!
Но, кстати, вот на славу ода ,—
Послушай, братец ».— И старик,
Покашляв, почесав парик,
Пустился петь своё творенье,
Статей библейских преложенье…
Совсем немного осталось жить автору «Фелицы», «Водопада», «На смерть князя Мещерского» — человеку, видевшему уже пятое царствование. Своими глазами Преображенский солдат Державин наблюдал свержение и гибель Петра III, а сорок лет спустя поэт и одновременно министр юстиции попытается влиять на юного Александра I.
«Наконец вызвали меня. Я прочёл мои „Воспоминания в Царском Селе“, стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояние души моей: когда дошёл я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил своё чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел обнять… Меня искали, но не нашли…»
Пою мои мечты, природу и любовь,
И дружбу верную, и милые приметы,
Пленявшие меня в младенческие леты,
В те дни, когда, ещё не знаемый никем,
Не зная ни забот, ни цели, ни систем,
Я пеньем оглашал приют забав и лени
И царскосельские хранительные сени.
Говорили, будто Гаврила Романович воскликнул: «Я не умер!» После экзамена состоялся торжественный обед, где Разумовский, слышавший стихи Пушкина второй раз, решил сказать нечто приятное отцу поэта и намекнул на то, что дело не в стихах, а в той карьере, которая откроется юному лицеисту. «Я бы желал,— произносит министр,— однако же образовать сына вашего в прозе». «Оставьте его поэзии»,— с жаром ответил Державин.
Через несколько месяцев Гаврила Романович говорит приехавшему к нему в гости С. Т. Аксакову, что «скоро явится свету второй Державин: это Пушкин, который ещё в Лицее перещеголял всех писателей».
Пройдёт ещё год с небольшим, и лицеисты узнают о смерти Державина.
Тогда-то Дельвиг под свежим впечатлением события сочинит пророческие строки:
Державин умер! чуть факел погасший дымится,
о Пушкин!
О Пушкин! нет уж великого! Музы над прахом рыдают;
. . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . .
Кто ж ныне посмеет владеть его громкою лирой? Кто,
Пушкин,
Атлет молодой, кипящий лететь по шумной арене,
В порыве прекрасной души её свежим венком увенчает?
Moлися Каменам [46] Камены — музы.
! И я за друга молю вас, Камены!
Любите младого певца, охраняйте невинное сердце,
Зажгите возвышенный ум, окриляйте юные персты!
Но и в старости грустной пускай он приятно по лире,
Гремящей сперва, ударяя, уснёт исчезающим звоном.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу