Натан Эйдельман - Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз…

Потом на директорском месте временно оказывается инспектор полковник Фролов, человек вполне аракчеевского закала (он пользовался протекцией злобного временщика), хотя, как позже выяснилось, не лишённый добродушия. Теперь мальчиков водят шеренгами в церковь, не разрешают иначе как «по билетам» (то есть по записочкам самого Фролова) подниматься днём из классов в свои комнаты наверх — и вскоре этот начальник также прославлен подчинёнными (прославление относится к моменту появления нового, очередного директора, сменяющего Фролова):

Много начальников суетилось в лицейском безначалии. Мы не знаем, что хотелось написать Пушкину о Чачкове — всего восемь месяцев сей муж был надзирателем по учебной и нравственной части, зато лицейские карикатуры (Илличевского и других) изображают толпу профессоров, ползущую за милостями к министру народного просвещения Разумовскому, который тоже не оставляет Лицей своим попечением, а лучший лицейский поэт уж конечно не обойдёт и министра:

Времена всё хуже — но разве могут все эти важные господа одолеть наших молодых весельчаков?

Так начиналась песня про одно весьма шумное лицейское происшествие.

Фома был дядька-слуга, которого начальство выгнало за историю с «гогель-могелем» (лицеисты собрали ему денег, сколько смогли). Дельвиг (барон) в деле не участвовал. «Предполагается,— вспоминал Пущин,— что песню поёт Малиновский, его фамилию не вломаешь в стих. Барон — для рифмы…

Мы, то есть я, Малиновский и Пушкин, затеяли выпить гогель-могелю. Я достал бутылку рому, добыли яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего самовара. Разумеется, кроме нас были и другие участники в этой вечерней пирушке, но они остались за кулисами по делу, а в сущности один из них, а именно Тырков, в котором чересчур подействовал ром, был причиной, по которой дежурный гувернёр заметил какое-то необыкновенное оживление, шумливость, беготню. Сказал инспектору. Тот после ужина всмотрелся в молодую свою команду и увидел что-то взвинченное. Тут же начались спросы, розыски. Мы трое явились и объявили, что это наше дело и что мы одни виноваты».

Гауеншильд, справлявший тогда должность директора, донёс министру. Разумовский приехал из Петербурга, вызвал троих из класса и вынес им строгий выговор. Этим не кончилось — министр приказал лицейскому начальству прибавить ещё наказания по собственному разумению.

Постановили: «1) две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы;

2) сместить нас на последние места за столом, где мы сидели по поведению; и