Норберт Элиас - Придворное общество

В традиционной историографии, когда спорят о роли личности в истории, исходят порой из того допущения, что противоречия между теми · историками, которые в исследовании исторических феноменов сосредоточивают внимание на «индивидуальных явлениях», и теми, которые концентрируют его на «явлениях общественных», есть противоречия непримиримые и неизбежные. Но на самом деле это абсолютно нереальная антиномия. Ее можно объяснить лишь в связи с двумя политически-философскими традициями, из которых одна постулирует «общество» как нечто внеиндивидуальное, а другая — «индивида» как нечто внеобщественное. Оба эти представления суть фикции. Здесь мы это видим. Придворное общество не есть феномен, существующий вне индивидов, которые его составляют; а эти индивиды, будь то король или камердинер, не существуют вне того общества, которое они все вместе составляют. Понятие «фигурации» служит для того, чтобы выразить это обстоятельство. Употребление традиционных слов мешает нам вести речь об индивидах, которые объединяются в общества, или об обществах, состоящих из отдельных людей, — хотя это именно то, что мы можем наблюдать в действительности. Если использовать несколько менее нагруженное слово, легче будет ясно и отчетливо проговаривать то, что мы наблюдаем. Именно так и происходит в том случае, когда мы говорим, что отдельные люди вместе образуют фигурации различного рода или что общества суть не что иное, как фигурации взаимозависимых людей. Сегодня в этом контексте часто пользуются понятием «системы». Но покуда мы не мыслим социальные системы как системы, состоящие из людей, мы, пользуясь этим словом, парим в безвоздушном пространстве.

Вышеприведенные размышления подвели нас на несколько шагов ближе к ответу на вопрос о том, связана ли оценка неповторимых, уникальных и единственных в своем роде аспектов как самого существенного в той событийной взаимосвязи, которую называют «историей», со спецификой самой этой взаимосвязи — или же это идеологически обусловленная оценка исследователей, гетерономно привносимая в историю извне. Мы можем яснее видеть, что при истолковании «истории» как взаимосвязи уникальных и единственных событий соседствуют оба типа оценок — те, что адекватны предмету, и те, что идут от идеологии. Всесторонний анализ этой смеси автономных и гетерономных оценок есть задача очень большого масштаба. Здесь нам придется удовольствоваться тем, чтобы, указав на проблемы, которые сыграют некоторую роль в нижеследующих изысканиях, прояснить лишь некоторые аспекты этого вопроса.

Двор Людовика XIV уникален. Сам Людовик XIV был явлением уникальным и неповторимым. Но та общественная позиция, которую он занимал, — позиция короля — не была уникальной или, во всяком случае, не была уникальной в том же смысле слова, в каком было уникально положение того или иного его обладателя. Были короли до Людовика XIV, были короли после него. Все они были королями, но лица их были различны.

Короли, такие как Людовик XIV, имеют чрезвычайно широкий простор для уникального, неповторимого личного опыта и способов действия. Это первое, что можно сказать о существе уникальности и неповторимости Людовика XIV. Сравнительно с людьми, занимавшими другие общественные позиции, простор для индивидуализации у Людовика XIV был особенно велик, потому что он был королем.

Но простор для индивидуализации у короля был одновременно особенно велик также и в другом смысле — в силу того, что он был человеком. Это второе, что можно сказать об этой сфере свободы. По сравнению с животными возможность индивидуализации, уникального и единственного в своем роде оформления каждой человеческой личности чрезвычайно велика. Даже в самых простых человеческих обществах, известных нам, возможности индивидуализации отдельного организма намного больше, чем в самых сложных нечеловеческих обществах животных.

Если историки обращают свое внимание именно на тот уровень многослойного человеческого универсума, на котором важнейшую роль играет то, что у людей есть различного — их индивидуальность, — и если они стараются показать, какое участие принимали отдельные личности с их уникальными дарованиями и уникальным поведением в событиях, имевших важное значение для истории тех или иных обществ, — тогда их исследовательская работа может быть совершенно адекватной предмету. Ибо различия между индивидуальными вариантами единой в принципе фундаментальной биологической структуры человека действительно могут играть роль в тех общественных изменениях, которые называют «историей». В зависимости от структуры обществ эта роль может быть большей или меньшей. Так, например, историк, занимающийся эпохой Людовика XIV, с полным правом может указывать на то, сколь многим блеск его двора и, в более широком смысле, политика Франции при его правлении обязаны специфическим дарованиям, а также и специфической ограниченности — короче, неповторимой индивидуальности самого короля.