Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

позволяет нам преодолеть противопоставление тендера и класса. Если правда, что в капиталистическом обществе половая идентичность становится

носителем конкретных функций, то гендер не следует считать чисто

культурной реальностью, но следует рассматривать как необходимое условие

классовых отношений. С этой точки зрения дебаты о необходимости

отказаться от понятия «женщина» как категории анализа и определять

феминизм в терминах противоположностей, имевшие место среди

постмодернистских феминисток, были ошибочными. Перефразируя сказанное

ранее: если «женственность» была сконструирована в капиталистическом

обществе как рабочая функция, маскирующая производство рабочей силы

биологической судьбой, то женская история является классовой историей, а

16

вопрос, который должен быть задан, звучит так: преодолевал ли кто-нибудь

половое разделение труда, который произвел эту особую концепцию? Если

ответ отрицательный, (как и должно быть, когда мы рассматриваем

организацию репродуктивного труда), тогда «женщина» является законной

категорией анализа, и деятельность, связанная с «воспроизводством», остается

важнейшим основанием борьбы женщин, каким оно было для феминистского

движения 70-х годов, которое тем самым связано с историей ведьм.

Еще один вопрос, рассмотренный в «Калибане и ведьме» вытекает из

противопоставления перспектив, предложенных феминистским и фукианским

анализами тела в приложении их к пониманию истории капиталистического

развития. С самого зарождения женского движения феминистские активистки

и теоретики рассматривали понятие «тело» как ключ к пониманию истоков

мужского господства и построения женской социальной идентичности.

Несмотря на идеологические разногласия, феминистки осознают, что

иерархическое ранжирование человеческих способностей и отождествление

женщин с унизительной концепцией телесной реальности исторически играет

важную роль для укрепления патриархатной власти и мужской эксплуатации

женского труда. Таким образом, анализ сексуальности, деторождения и

материнства был в центре феминистской теории и истории женщин. В

частности, феминистки обнаружили и раскрыли стратегии и насилие, с

помощью которых андроцентрические системы эксплуатации стремились

подчинить и присвоить женские тела, показывая, что женские тела были

основной целью, исключительными объектами развертывания властных

методов и властных отношений. Действительно, многие феминистские

исследования, которые были сделаны с начала 1970-х, о контроле

репродуктивной функции женщин, влиянии на них изнасилований, избиений

и принуждения к красоте как к условию социальной приемлемости, являются

монументальным вкладом в дискурс телесности в наше время, показывая

ошибочность распространенного среди ученых убеждения, приписывающего

это открытие Мишелю Фуко.

Начиная с анализа «политики тела», феминистки не только произвели

революцию в современном философском и политическом дискурсе, но они

также начали ревалоризацию тела. Это было необходимо для того, чтобы

противостоять негативу, сопровождающему отождествление женственности с

телесностью, и создать более целостное представление о том, что значит быть

человеком [3]. Эта валоризация принимает различные формы, начиная от

стремления найти недуалистические формы знания, до попытки (вместе с

феминистками, которые рассматривают половые «различия» как

положительное явление) разработки нового языка и «[переосмысления]

телесных корней человеческого разума» [4]. Как заметила Рози Брайдотти, отвоеванное тело уже никогда не будет воспринято как биологическая

данность. Тем не менее, такие лозунги, как «возвращение тела» или

«проговаривание тела» [5] были раскритикованы постструктуралистскими, 17

фукианскими теоретиками, которые отвергают любые призывы к

инстинктивному освобождению как иллюзорные. В свою очередь феминистки

обвиняют фукианский дискурс сексуальности в том, что он не обращает

внимания на половые различия, в то же время присваивая многие открытия, сделанные феминистским движением. Эта критика вполне уместна. Кроме

того, Фуко настолько заинтригован «продуктивным» характером властных

методов, которыми окружено тело, что его анализ практически исключает