Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Каррье активно вел свою игру. Он не отрицал доказанные факты, такие, как потопление. Он всего лишь отказывался отвечать за них, поскольку не было письменных приказов, распоряжений, подписанных им самим. В конце концов эта тактика обернулась против него, поскольку, как мы знаем, Конвент распорядился доставить из Нанта документы, подписанные им и содержавшие доказательства того, что именно он отдал приказ расстрелять без суда группу вандейских кавалеристов, женщин и детей и что именно он отдал приказ освободить одного из своих агентов, Лебаттё, арестованного по распоряжению другого представителя в миссии, Треуара, чем превысил свои полномочия. Подписанные им документы были немногочисленны, однако они подтверждали ряд показаний и тем самым заставляли предположить истинность остальных. Кроме того, можно ли было поверить, что весь Нант знал о потоплениях и только Каррье был не в курсе? Помимо прочего, он один мог распорядиться их прекратить, даже если это не он отдал приказ их начать.

Каррье был слишком искусным юристом, чтобы не видеть слабости и недостаточности подобной линии защиты. Соответственно он яростно пытался скомпрометировать того или иного свидетеля для того, чтобы показать, что и остальные являются «разбойниками». Он превозносил свои достоинства, проявленные в ходе миссии, свои подвиги во время столкновений с «мятежниками» и в особенности подчеркивал те усилия, которые потребовались, чтобы спасти Нант от голода и эпидемий. Образу «кровавого чудовища» он противопоставлял хвалы, воздававшиеся ему нантцами: «Если те меры, которые сегодня стремятся преувеличить, и принимались на самом деле, почему же те, кто рисует сегодня образы, способные испугать любого, не знали об извращенности некоторых людей, почему же они более года хранили молчание?.. Они видели меня на всех общественных праздниках, среди народа и с народом... Ни граждане, ни установленные власти, — никто в Нанте [...] не подавал мне никакой жалобы, никакого протеста. Сейчас говорят, что молчание обеспечивал Террор; но я совершенно не считаю, что так было в Нанте; всякий раз, когда я появлялся на публике, я всегда видел вокруг себя толпу граждан, торопившихся засвидетельствовать мне свою радость от того, что я нахожусь среди них. [...] Говорят о постигших Нант несчастьях; но каковы же те беды, которые обрушились на Нант во время моей миссии? Где они? На протяжении шести месяцев я снабжал эту коммуну продовольствием, не получая никакой помощи от правительства; [...] я не допустил ни единого вторжения, ни единого нападения мятежников; максимум за пятнадцать дней до моего отъезда народ Нанта, собравшись на общественный праздник, увенчал меня гражданским венком; я принял его от имени наших храбрых защитников» (Suite du rapport... P. 7-8, 12). Похоже, Каррье искренне верил в тот стихийный энтузиазм, с которым его встречали жители Нанта. Образу «кровожадного человека» он противопоставлял свидетельство его избирателей из Канталя, отмечавших «мою человечность, мою помощь нуждающимся и мою горячую любовь к родине и свободе» (Rapport... Р. 32; к этому было приложено обращение народного общества Орийяка, подтверждавшее, что «Кан-таль гордится тем, что дал Нации представителя Каррье», подписанное двумястами пятьюдесятью членами и сопровождавшееся списком имен еще пятидесяти граждан, которые проголосовали за него, «но не сумели подписаться»).

Каррье оперировал политическими аргументами. Прежде всего, следовало придать событиям относительность, поместить их в политический и исторический контекст войны в Вандее. Так, много говорят о революционных жестокостях, старательно их преувеличивая; но, напротив, забывают о жестокостях вандейцев. Всплывавшим в ходе процесса ужасам Каррье противопоставлял, если можно так выразиться, «контр-образы», еще более жестокие. «Нечистые орудия контрреволюционной партии, у вас лица преступников, и наконец-то вы разоблачены! Народ увидит, что вас огорчили лишь несколько событий, в ходе которых мы мстили признанным врагам Республики, и что вы не пролили ни единой слезинки, не написали ни единой строчки об убийствах, совершенных контрреволюционерами, об убийствах, которых было бы куда больше, если бы им это позволили, если бы они победили» (Rap-port... Р. 2526). Каррье пространно описывает вандейские жестокости и ужасы: «священник-каннибал», служащий мессу посреди крови и трупов (Rapport... Р. 26); конституционный кюре [134], живым насаженный на вертел после того, как его ранили в самые чувствительные части тела, и еще живым приколоченный гвоздями к дереву свободы (Rapport... P. 26); женщины, выпрыгивающие в окно вместе с детьми, — мятежники закалывали их прямо посреди улицы (Rapport... Р. 27); восемьсот патриотов, умерщвленных при Машкуле, живыми закопанных в землю, так что торчали только руки и ноги, в то время как мятежники связали их жен, заставляя тех присутствовать при казни их мужей; затем мятежники приколотили их и их детей еще живыми к дверям их домов» (Suite du rapport... P. 23); патриоты, которым мятежники засовывали патроны в носы и рты и поджигали их, чтобы те погибли в кошмарных муках» (Suite du rapport... P. 23). В свою очередь Каррье также использовал образ окрашенной кровью Луары: «Вы сожалеете о той крови, от которой, по вашим словам, покраснели Луара и океан. Однако понятно, что заставляет вас преувеличивать этот образ, способный смягчить сердца в их [палачей республиканцев] пользу; на самом же деле туда было сброшено десять тысяч мятежников, которые вели с нами войну. Они стреляли в наших отважных моряков, чтобы перейти Луару с оружием в руках, вернуться к своим очагам и сделать вечной войну в Вандее; наша пушка, разбив их лодки, отправила их в Луару... Так мои враги со всем возможным жаром рисуют гибель нескольких врагов общественного дела и сохраняют полнейшее спокойствие, полнейшее безразличие по поводу убийств стольких республиканцев» (Rapport... Р. 29).