Жан Ворт - Век моды

Мадам Меттерних громко рассмеялась в ответ и воскликнула своим мощным голосом: «Замечательно! Замечательно!» Его так и назвали «Бисмарк», и по всему миру эта ткань распространилась с такой надписью на этикетке, и не было ни одной женщины, достойной своего имени, которая бы не завела себе платье такого цвета, которое носила с бронзовыми туфлями, шляпой и солнечным зонтиком, поскольку это стало модным. Ребячество и безобидная эксцентричность мадам Меттерних были унаследованы ею от отца, представителя австрийской знати, спортсмена, буквально помешанного на лошадях. Однажды мне довелось побывать в Богемии, где его деяния были увековечены в живописи, и на этих картинах он изображался прыгающим на своей лошади через изгородь, скачущим вниз по лестнице, выпрыгивающим с первого этажа в вестибюль замка и выполняющим другие, столь же затейливые акробатические номера. Несомненно, необычность принцессы имела генетические корни. Она любила посещать отца в его доме в Сюрене, точно так же, как и принцесса Матильда, всегда оставалась, чтобы выпить чашку чая, и была всегда столь же простой и очаровательной, какой могла быть только она, нимало не теряя и не умаляя статуса великосветской дамы. Принцесса говорила, что очарована этим местом, и я не могу поверить, что она написала в своих мемуарах, что дом был «смехотворным». Она всегда была крайне правдива и искренна – даже слишком! – и никогда бы не сказала, что ей нравится какое-то место, если этого не чувствовала. Я полагаю, что это было специально вставлено при издании мемуаров как повторение сплетен Гонкура [66].

Один из братьев Гонкуров приезжал к нам в Сюрен вместе с принцессой Матильдой. Принцесса представила его, но отец либо не расслышал имени, либо тот не произвел на него достаточного впечатления, чтобы вспоминать впоследствии об этом джентльмене. Позже Гонкур написал мемуары, и между рассказом о том, как он обрезал палец, и рецептом соуса его повара он включил свое мнение о доме в Сюрене, когда он якобы «заполз внутрь» в качестве сопровождающего принцессы Матильды. Это довольно мерзкий абзац и совершенно не соответствующий истине. Дом в Сюрене был оригинален, это бесспорно, но очарователен и не похож на другие, как и все, созданное вдохновением отца, и ничто не может оправдать тираду Гонкура.

Обычно принцесса Матильда приезжала в дом отца в Сюрене не реже раза в год. Она удивлялась тем добавлениям, которые он вносил в дом, и всегда спрашивала: «А что еще вы построили в Сюрене?» Выслушав ответ, она всегда добавляла: «Хорошо. Я обязательно заеду посмотреть в одно из теплых воскресений». И она приезжала, запросто, не думая о своих титулах и высоком положении.

После императрицы принцесса Матильда и принцесса Анна Мюрат [67]были самыми важными женщинами при дворе. Матильда вышла замуж за Анатолия Демидова, князя Сан-Донато [68], одного из богатейших людей России – аукцион принадлежавших ему произведений искусства смог справиться со всеми предметами только за неделю. Однако брак был неудачным, и принцесса возвратилась жить во Францию. Ее социальные взгляды были весьма широки, ее даже называли «республиканской принцессой». Друзья часто упрекали ее за «республиканские» взгляды, но она отвечала на их поучения с улыбкой: «Конечно, мне полагается быть бонапартисткой. Если бы не великий Наполеон, я бы торговала апельсинами где-нибудь в порту Аяччо [69]!» В ее салоне встречались художники, писатели, актеры и другие представители богемы.

Принцесса Матильда, сестра Наполеона III, в придворном платье, Париж, ок. 1860 года

Конечно, между нею и императрицей Евгенией было не слишком много общего, в основном потому, что до того, как Евгения вышла замуж за императора, именно Матильда была хозяйкой на балах при дворе.

Главное очарование принцессы заключалось в простоте и хорошем характере. Ее нельзя было назвать красавицей, но у нее было приятное лицо и очень красивые шея и плечи. Надо сказать, что она обнажала плечи до конца своих дней и с большим успехом, потому что очень хорошо сохранилась. Матильда одевалась очень элегантно, днем просто и великолепно вечером. Призванием принцессы была живопись, и поскольку ее присутствие не требовалось на всех событиях при дворе, художественный и демократический вкусы заставляли ее проводить много времени у себя дома на улице Курсель. Она очень любила моего отца, испытывала к нему большую симпатию и хорошо понимала его и его работу, часто приходила в наш магазин на рю де ла Пэ, наслаждалась его атмосферой и была нашей верной клиенткой до самой смерти. Мадам де Морни, известная как «герцогиня», урожденная княгиня Трубецкая, была восхитительным созданием. Она была весьма стройной, таких называют «прозрачными», так ее и называли поклонники, приятное лицо прекрасного цвета, как у большинства русских. Память не сохранила ничего поразительного о ней, кроме одного эпизода – ее поведение во время похорон мужа, герцога де Морни. Ее горе казалось безутешным. Она остригла волосы и заставила положить их в гроб умершего мужа. Герцогиня соблюдала самый строгий траур и никуда не выходила, выезжала только в закрытой карете, обитой черной тканью. Но, вопреки такой демонстрации горя, она потом вышла замуж за герцога де Сесто и стала очень популярной при испанском королевском дворе. Эта дама действительно возбуждала большой интерес и совершала множество маленьких поступков. Однажды она дала моему отцу две заколки для шарфа с жемчужинами, одну – для меня, другую – для Гастона, в память о ее муже. К несчастью, я свою потерял, когда занимался верховой ездой, о чем очень сожалел. Герцогиня и моя мать имели во многом общие вкусы, и мадам де Морни часто копировала для себя платья матери. В годы правления Мак-Магона не только салоны и приемы, но и скачки вернулись и приобрели размах, достойный империи. Последние стали не чем иным, как демонстрацией моды в этот период. Воображение современного человека неспособно представить такое. Какие платья мы изготовливали для леди Сайкс, предназначенные для поездок в Эпсом, где происходили самые крупные скачки в Англии! Такие наряды в наши дни были бы слишком роскошными даже для бала. Например, у нее было одно платье модели «принцесса», сделанное из чередующихся полотен светло-зеленого и белого цветов, искусно вышитое, как платье эпохи Людовика XV, с двухметровым шлейфом. Оно было на подкладке из атласа медного цвета с четырьмя широкими черными и узкими желтовато-коричневыми прорезями.