Елена Морозова - Робеспьер

«Робеспьер показался мне одной из тех мистических фигур, которые настолько далеки от человеческой природы, что не имеют ни предшественников, ни последователей и исчезают, оставив за собой кровавый след. Сердце его было глухо к биению других сердец. Его суровая душа была надежно спрятана за броней эгоизма. Он посылал людей на эшафот с таким же безразличием, как если бы это были камешки, случайно оказавшиеся у него на пути. Природа отказала ему в даре раскаяния. В его взгляде было нечто удивительно враждебное. Я до сих пор помню, какое жуткое впечатление произвел на меня его мертвящий взор, вперенный сквозь сверкающие зеленые стекла его очков», — писала английская переводчица, писательница и немного шпионка Хелена Мария Вильямс, поклонница идей революции, приехавшая во Францию и заключенная в тюрьму во время террора. Возможно, такой же взгляд был и у пылкого католика Доминика де Гусмана, призывавшего истреблять альбигойских еретиков, и у бессребреника Савонаролы, оставлявшего позади себя на улицах Флоренции кровавый след, и у ходившего в старой шубе Кальвина, строившего град Божий в Женеве, где пылали костры и гибли люди, не согласные с политикой протестантского папы… К несчастью, История знает немало примеров, когда именно фанатиков отличало столь привлекательное в государственных мужах нестяжание, фанатиков, которые ради претворения в жизнь своих идей истребляли бессчетное множество несогласных. Когда, в какой момент революции неподкупный Робеспьер, некогда выступавший против смертной казни, превратился в чудовище, поставив добродетель в зависимость от террора и связав террор с добродетелью? Что больше повлияло на столь резкую смену взглядов? Всенародная любовь, граничившая с бездумным обожанием и сделавшая его недоступным критике? Яростная борьба честолюбий, неизбежная в дни великих свершений? Добровольная изоляция и, как следствие, отрыв от реальности? Многие подчеркивают, что для Робеспьера террор означал рутинную бюрократическую работу, а в результате — исчезновение неугодных лиц. Он никогда не присутствовал при казнях, возможно, даже не видел гильотины, обходя площадь Революции стороной. Впрочем, ни в Конвент, ни к якобинцам идти через нее ему было не нужно. Еще одна, самая страшная версия гласит, что террор был необходим для спасения Республики, поэтому в начале его поддерживали и Конвент, и санкюлоты.

Все члены комитетов возмутились, узнав, что Робеспьер не известил о новом законе ни один, ни другой комитет. Особенно были недовольны в Комитете общественной безопасности, ибо правосудие и полиция относились прежде всего к сфере их деятельности. Словно в ответ желчный и язвительный атеист Вадье, игравший руководящую роль в Комитете безопасности, создал «дело старухи Тео», ставшее, наряду с делом «красных рубашек», очередной ступенью вызревавшего в недрах обоих комитетов заговора против Робеспьера. Вадье отыскал в Париже экзальтированную старуху Катрин Тео, пророчицу и ясновидящую, окружившую себя преданными поклонниками и поклонницами, среди которых были замечены несколько бывших аристократок. Поклонница Робеспьера, Тео именовала себя богоматерью, и утверждала, что ей являлся новый мессия, которому суждено спасти мир. Мессия представал в облике Робеспьера. При обыске у нее нашли несколько написанных корявым почерком писем, в которых Робеспьер именовался «Сыном Верховного существа, вечным Глаголом, Мессией, предвозвещенным пророками». Хотя, как писал Вилат, письма эти ей явно подбросили полицейские шпионы, ибо сама она едва могла поставить подпись. Покровительствовал старухе монах Жерль, бывший депутат Конституанты, проживавший в доме Дюпле и обладавший свидетельством о благонадежности, подписанным самим Робеспьером.

Обвинив участников кружка Катрин Тео в контрреволюционной деятельности и связях с заграницей, Вадье потребовал их ареста и постановил передать дело «об ужасном заговоре» в революционный трибунал. Вадье говорил размеренно, отчетливо, придав всей истории гротескный характер и ловко выдвинув на первый план Робеспьера. По иронии судьбы Неподкупный в тот день исполнял обязанности председателя Конвента. Для него доклад Вадье стал настоящей пыткой, ибо тот не только выставил его на посмешище, но и высмеял дорогой его сердцу культ! Робеспьер сделал все, чтобы не допустить отправки дела в революционный трибунал, где Фукье-Тенвиль наверняка превратил бы его в настоящий спектакль, высмеивавший его, Робеспьера! Дело отложили, но оно, словно дамоклов меч, повисло над Неподкупным, ибо в любую минуту ему могли дать ход. А для Неподкупного насмешка была хуже смерти. Впрочем, есть и другие версии: Робеспьер воспринял дело исключительно серьезно, ибо усмотрел в нем издевательство над Верховным существом, и пытался прекратить его, дабы не вызвать нового всплеска дехристианизации. Саму Тео он считал «глупой ханжой», которую использовали, чтобы замаскировать заговор. «Я презираю всех этих насекомых», — писал в те дни Робеспьер о своих коллегах.