Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

То ли из искреннего благочестия, то ли из осмотрительного уважения к мнениям человечества Аристотель все меньше остается ученым и все больше становится метафизиком, обращаясь к изучению человека. Он определяет душу, или жизненный принцип, как «первую энтелехию организма», т. е. имманентную и предопределенную его форму, движущую силу и направление его роста. Душа не является чем-то присоединенным к телу или пребывающим в нем — она имеет такую же протяженность во времени и в пространстве, как и тело; она — само тело в таких его проявлениях, как «способность к питанию, росту и упадку, имеющая основание в нем самом»; душа — это сумма функций организма; для тела она является тем же, чем для глаза зрение [1998]. Как бы то ни было, этот функциональный аспект — основной, ведь именно функции создают структуры, именно желания создают органы, именно душа формирует тело. «Все естественные тела являются органами души» [1999] [2000].

Душа имеет три уровня: растительный, ощущающий, мыслящий. Растения вместе с животными и людьми обладают растительной душой — способностью к самостоятельному питанию и внутреннему росту; животные и люди имеют вдобавок к ней ощущающую душу — способность к ощущению; высшие животные наряду с людьми имеют «пассивную мыслящую» душу — способность к простейшим формам разумения; только человек имеет «активную рациональную» душу — способность обобщать и творить. Последняя способность является частью или эманацией творческой и умственной силы вселенной, которая и есть Бог; будучи таковой, она бессмертна [2001]. Однако это бессмертие безлично; все, что остается, — это сила, а не личность; индивидуум — это неповторимое и смертное сочетание растительной, ощущающей и мыслительной способностей; он достигает лишь относительного бессмертия путем продолжения рода и только безличного — после смерти [2002].

Точно так же, как душа — это «форма» тела, Бог — это «форма» или «энтелехия» мира — его имманентная природа, функции и цели [2003]. Все причины [2004]в конечном итоге восходят к Первой Беспричинной Причине, все движения — к Неподвижному Перводвигателю; мы должны предположить некое происхождение или начало движения и силы в мире, и этот источник — Бог. Являясь суммой и источником всякого движения, Бог является суммой и целью всех стремлений в природе; Бог не только первая, но и конечная причина. Повсюду мы наблюдаем, как вещи движутся к специфическим целям; передние зубы становятся острыми, чтобы разрезать пищу, коренные — чтобы перемалывать ее; веко моргает, чтобы защитить глаз, зрачок расширяется в темноте, чтобы дать доступ дополнительному свету; дерево устремляет свои корни в землю, а ветви — к солнцу [2005]. Как дерево по присущей ему природе, силе и цели тянется к свету, так и мир управляется присущей ему природой, силой и целью, которые суть Бог. Бог не является творцом материального мира, он — питающая его энергией форма; он движет его не извне, но как внутреннее направление или цель, как любимое движет любящего [2006]. В конце концов, говорит Аристотель, Бог есть чистая мысль, рациональная часть души, созерцающая самое себя в вечных формах, которые одновременно составляют сущность мира и Бога.

Назначение искусства, как и назначение метафизики, — ухватить сущностную форму вещей. Оно является подражанием или воспроизведением жизни [2007], но не механической ее копией; то, чему она подражает, — это душа, а не тело и не материя; благодаря этой интуиции и отражению сущности даже воспроизведение безобразного объекта может бьггь прекрасным. Красота — это единство, сотрудничество и соразмерность частей целого. В драме это единство заключается прежде всего в единстве действия; сюжет должен затрагивать всего одно главное действие и может допускать другие действия только для развития или прояснения центрального сказания. Если произведение претендует на высокие достоинства, действие должно быть благородным или героическим. «Трагедия, — гласит знаменитое определение Аристотеля, — есть воспроизведение героического и завершенного действия, имеющего определенный объем, с помощью языка, обогащенного всевозможными украшениями она воспроизводит людей в действии и не пользуется повествованием· посредством сострадания и страха она очищает эти и сходные аффекты» [2008]. Тревожа глубочайшие наши чувства, а затем умиротворяя их успокаивающей развязкой, трагическая драма предлагает нам безвредное и вместе с тем углубляющее душу выражение эмоций, накопление которых в ином случае могло бы привести к неврозу или насилию; она показывает нам муки и горести, куда более ужасные, чем наши, и, покидая театр, мы испытываем разрядку и очищение. Говоря вообще, удовольствие доставляет созерцание любого произведения настоящего искусства, а предложить душе произведения, достойные такого созерцания, — задача цивилизации. Ведь «природа требует не только того, чтобы мы были заняты надлежащим делом, но и того, чтобы мы могли наслаждаться своим досугом благородным образом» [2009].