Александр Мещеряков - Книга японских символов. Книга японских обыкновений

Но это о практическом применении кошек. То есть о людях, озабоченных охраной собранного урожая, книг и прочего. Что до людей не столь практических, то есть аристократов и аристократок, то они содержали кошек просто потому, что находили их весьма приятными. И при этом держали их на поводке — чтобы не сбежали. Верный аристократической привычке переводить любой феномен этого мира в любовный ряд, Уэмон-но Ками, персонаж «Повести о Гэндзи», вдохновляется нежным мурлыканьем своей кошки и сочиняет:

Аристократке и писательнице XI века Сэй-Сёнагон тоже нравились кошки: «Красиво, когда у кошки черная спина и белоснежная грудь». Следует, однако, иметь в виду, что на самом деле самый распространенный окрас у японских кошек — это смесь пятен рыжего, белого и черного, он так и называется — «трехцветный».

Эта же писательница сообщает нам, что при дворе государя проживала кошка, которой был даже присвоен достаточно высокий пятый ранг. Всего же рангов насчитывалось восемь, самым высоким был первый.

Сказанное о ранге может показаться шуткой или же каким-то аристократическим капризом. Отчасти это так и есть. Но все-таки следует иметь в виду и то, что практика предоставления животным рангов была реально распространена в Японии. При этом никто, разумеется, и не думал отягощать животное какими-то заседаниями государственной важности. Просто японцы стремились к упорядоченности в самых мелких проявлениях этой жизни. И если уж животное проживает при дворе и находится, таким образом, при исполнении определенных обязанностей (в данном случае — веселить взгляд), то этому животному положен прокорм, который и предоставлялся исключительно в соответствии с рангом.

Кроме того, нахождение в государевом дворце лиц (существ) без ранга не допускалось. Так, в 1728 г. в Японию из Вьетнама, через Китай, были завезены два слона. Не перенеся тяжестей морского путешествия, самец вскоре скончался, а самку из порта Нагасаки отправили своим ходом в Эдо, к восьмому сёгуну из дома Токугава — Ёсимунэ (1684–1751), известного своим интересом ко всякого рода иноземным диковинкам. По дороге поглазеть на слониху собирались целые толпы. Когда она добралась до Киото, поглядеть на слониху выразил желание сам император Накамикадо (1710–1735). Тогда перед посещением дворца слонихе в соответствии с ее популярностью, а также размерами и, следовательно, аппетитом, был пожалован уже четвертый ранг.

В простонародной Японии кошек часто считали за существ необычайных. Кошек, как показала историческая практика, никакими поводками удержать дома нельзя. Их долгое отсутствие в связи с их кошачьими делами родило множество поверий: мол, и острова особые есть, где только кошки живут, и общаться с потусторонними силами они умеют… Рыбаки же верили, что кошки умеют предсказывать непогоду — будто бы с приближением грозы кошка начинает свои ушки чесать.

Одно из самых распространенных украшений в витринах японских магазинов — статуэтка кошки, запечатленная в момент умывания. Мы, русские, считаем, что кошка «гостей намывает», а японские торговцы полагают, что она намывает клиентов. То есть приносит владельцу вполне ощутимый доход. А потому и называют такую статуэтку (она может быть сделана из дерева, глины и даже папье-маше) манэки нэко — «кошка приглашающая». При такой инверсии термин этот звучит вполне по латинско-научному, почти что отдельный подвид получается. В связи с «кошкой приглашающей» бытует такая легенда. Будто бы в годы средневековых усобиц один самурай спасался бегством от другого по извилистым улочкам Эдо. И тут увидел, что из проулочка кошка лапкой его манит — приглашает. И вот побежал он туда и спасся от верной смерти. А потому впоследствии основал на том месте храм, посвященный кошкам. И кладбище кошек при том храме тоже имеется.

До той степени обожествления кошек, как это было в древнем Египте, в Японии, впрочем, дело не доходило, и кошачьих мумий там не обнаружено, но кошачий храм все-таки тоже был построен.

В так называемых гуманитарных науках наряду с некоторыми «объективными» подходами до сих пор в общем и целом господствует ход мыслей «субъективный», оценочный. Поэтому-то в области исторических наук Нобелевских премий пока что не присуждают. Это и понятно — критерии чересчур размыты. Несмотря на усиленное внедрение математическо-статистических методов в исторические исследования, слишком многое оказывается из разряда необъяснимого: все-таки есть в человеке некоторая свобода воли, обмерить которую никак не удается.