Виталий Познахирев - Турецкие генералы и адмиралы в русском плену (XVIII - XX вв.)

При отсутствии подходящего для паши экипажа таковой приобретался на месте за счет казны. Например, известно, что в 1770 г. по распоряжению генерала П. И. Панина Бендерскому сераскиру Эммин-паше [5] была куплена карета. В 1829 г. для эвакуации двух бунчужного Ибрагим-паши [50] со свитой Киевский губернатор приобрел «две брички с откидными кожаными верхами, одна на рессорах и железных осях за 325 руб., а другая без рессор и с деревянными осями за 225 руб.». (Следует отметить, что эти транспортные средства служили паше только до достижения им пункта интернирования, после чего они продавались с аукциона.)

С появлением же сети железных дорог паше, как и русскому генералу, полагалось место в вагоне 1 класса [91].

4. Сопровождение из числа российских военнослужащих и гражданских лиц в своем наиболее полном виде включало в себя:

— «пристава» (т. е. офицера, «приставленного» к генералу);

— одного конвойного офицера (или унтер-офицера) с двумя-тремя солдатами;

— одного (иногда — двух) переводчиков либо чиновника МИД, владеющего турецким языком;

— фельдшера (как правило, лишь для сопровождения раненого или больного паши).

Впрочем, гораздо чаще конвой вообще отсутствовал, а все сопровождение сокращалось до одного-двух человек: пристава и переводчика либо только пристава [92].

а) Ключевой фигурой в приведенном списке был, конечно же, пристав, назначаемый из числа офицеров (иногда — гражданских чиновников) наиболее дисциплинированных, ответственных и отличавшихся достаточно высоким уровнем коммуникативной культуры. Кроме того, если паша владел каким-либо европейским языком (обычно речь шла о немецком или французском, реже — итальянском), считалось желательным, чтобы пристав знал этот язык не хуже «своего» пленника. Вместе с тем, данные Таблицы 6 говорят о том, что при назначении на должность пристава чин офицера особой роли не играл, а сколько-нибудь устойчивой зависимости между воинскими званиями приставов, с одной стороны, и сопровождаемых ими пашей, с другой, не существовало.

Последнее обращает на себя особое внимание на фоне тех серьезных обязанностей, которые возлагались на названного офицера: обеспечивать пашу «с товарищи» всем необходимым, служить посредником между пленниками и чинами российской администрации (как военной, так и гражданской), удовлетворять, по возможности, не противоречащие законам требования паши, дабы «уприятствовать его неволю» и вообще следить за тем, чтобы он «был везде принят и сопровожден со всею возможною учтивостью и дружеским обхождением». При этом никаких дисциплинарных прав в отношении «сопровождаемых» пристав не имел и, наталкиваясь на неповиновение со стороны этих людей, мог лишь апеллировать к их правосознанию, а в крайнем случае — приостанавливать выдачу им «суточных» («кормовых») денег. Последняя мера оказывалась, конечно, куда эффективнее уговоров. Но взаимоотношениям сторон она гармонии не добавляла, почему в общении с турками пристав предпочитал все-таки больше полагаться на свои дипломатические способности [93].

Таблица 6

Соотношение воинских званий отдельных эвакуируемых пашей и русских офицеров-приставов в XVIII–XIX вв. [94]

б) Еще одной значимой фигурой в приведенном выше списке являлся переводчик, тем более, что таковых всегда катастрофически не хватало. Тем не менее, на протяжении XVIII столетия российским властям как-то удавалось обеспечивать персональными переводчиками (и не только в ходе эвакуации, но и на все время пребывания в плену), практически каждого пашу. Для того, чтобы оценить значение этого факта, заметим, что в период Русско-турецкой войны 1735–1739 гг. Кабинет Министров и Коллегия иностранных дел (КИД), несмотря на неоднократные запросы, так и не смогли выделить ни одного переводчика ни главам тех губерний, в которых размещались военнопленные, ни Правителю Малороссии князю И. Ф. Барятинскому, ни даже самому Правительствующему Сенату!