Давид Гримм - Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Из устного доклада, сделанного Н. Ф. Дерюжинским, выяснилось следующее. Во время ночного налета целый ряд шкафов с документами и деловыми бумагами был взломан; бумаги и документы были частью разодраны, частью в беспорядке разбросаны; роскошная внутренняя обстановка дворца местами была попорчена; ларь, в котором хранилась пожалованная Государственному совету по случаю 100-летия его учреждения высочайшая грамота, тоже был взломан, а самая грамота уничтожена, и т. д., и т. д… Общее впечатление получилось такое, что, видимо, налетчики очень спешили. В целом ничего непоправимого не произошло. Для выяснения подробностей, восстановления и приведения в порядок попорченного и т. д. тут же была образована комиссия под председательством Н. Ф. Дерюжинского, которая должна была представить мне подробный письменный доклад.

Главный вопрос заключался не в этом. Он сводился к тому, как предотвратить возможность повторения подобных налетов. В этом отношении мною были предложены две меры, которые встретили общее одобрение. Первая заключалась в том, что впредь до дальнейших распоряжений доступ в здание разрешался только по именным разрешительным билетам за моею подписью. Тут же заготовили и раздали присутствующим почку именных бланков, которые я подписал. Мера же, применявшаяся в течение нескольких недель, кстати сказать, вполне себя оправдала. Начавшееся уже шатание посторонних лиц, из простого любопытства старавшихся проникнуть во дворец, немедленно прекратилось, и внешний порядок восстановился. Но, конечно, такая мера не устраняла опасности нового вторжения толпы, с которой собственными силами низших служащих нельзя было справиться. Надо было добиться военной охраны дворца. Это дело мне пришлось взять в свои руки.

Общий план был очень простой. К зданию Государственного совета с тыла примыкали казармы л[ейб-]гв[ардии] Третьего стрелкового е[го] и[мператорского] в[еличества] полка, фронтом выходившие на Казанскую улицу. Близкое соседство облегчало назначение караула именно от этого полка. По окончании нашего совещания я на откуда-то добытом автомобиле проехал в Государственную думу. Было уже совсем темно. Таврический дворец [308] представлял знакомую всем, кто в те дни побывал в нем, картину. Все помещения его был битком набиты разношерстной толпой, рабочими, солдатами и вообще всеми, кому не лень было отправиться туда. В некоторых залах происходили какие-то митинги, слышались выкрики ораторов. Всюду валялись мешки с провиантом и какими-то еще вещами. Было очень трудно протискаться и еще труднее дышать, до того тяжел и сперт был воздух. Кругом царил полумрак. Как будто живая картина из Дантовского ада. Члены Временного комитета Думы в полном изнеможении сидели в одной из небольших боковых комнат дворца. Они, как и все остальные члены Думы, почему-либо задержавшиеся в ней, как-то тонули в общем хаосе.

С трудом я добился того, что за нарядом военной охраны следует обратиться к члену Думы, полковнику Энгельгардту. Еще труднее было разыскать неприглядную коморку, где-то в думских антресолях, в которой он ютился, и совсем уж трудно было добиться от него соответствующего распоряжения. Все же, в конце концов, мне удалось настоять на своем. Он торжественно обещал мне, что на другой же день караул будет наряжен. Обещание было исполнено, правда не сразу и не на другой день, а лишь после повторного понукания моего, дня через 3 или 4. После этого я облегченно вздохнул.

Военный караул, продовольствование которого я распорядился обставить возможно лучше, с отпуском необходимых на этот предмет сумм из кредитов, ассигнованных на Государственный совет, был весьма доволен своей судьбой и нес свою службу весьма исправно. Никаких новых налетов с тех пор не было.

Моя роль комиссара по Мариинскому дворцу этим не кончилась. Я сохранил это звание и при Временном правительстве после назначения меня товарищем министра народного просвещения, каковой пост я принял по усиленной просьбе моего близкого друга, незабвенного А. А. Мануйлова.

Совмещение этих двух должностей я признал для себя возможным ввиду того, что никакого вознаграждения за исполнение моих обязанностей по Государственному совету я не получал. Побуждало меня и то, что дальнейшая судьба Государственного совета и связанных с ним учреждений, столь важных, как кодификационное отделение Государственной канцелярии и Особое присутствие по делам о принудительном отчуждении недвижимых имуществ, во всех отношениях представлялась совершенно невыясненной. При таких условиях мне казалось, что опыт, приобретенный мною в течение десятилетнего пребывания в звании члена Государственного совета, и добрые личные отношения со многими из его ответственных работников могут еще пригодиться.