Леонард Мосли - Утраченное время [Как начиналась вторая мировая война]

На гражданской панихиде по случаю кончины Рата в Париже присутствовали президент республики Альбер Лебре и Боннэ. Министерство иностранных дел Германии на панихиде представлял барон фон Вейцзекер. Боннэ с большим облегчением узнал от него, что Францию «не будут обвинять за это подлое преступление» и что переговоры могут быть продолжены.

Поэтому Боннэ был неприятно поражен реакцией французского кабинета па заседании в Париже 23 пояб-ря, когда ои с гордостью представил членам кабинета текст франко-германской декларации, которую, как он объявил, подпишут он сам и господин Иоахим фон Риббентроп 6 декабря в Париже.

«Несколько министров высказали сожаление по поводу несвоевременности этой декларации в свете антисемитских демонстраций в Германии, — писал министр просвещения Жан Зей. — Даладье указал на то, что переговоры были начаты задолго до этих беспорядков, и выразил сожаление, что об этом ранее не было сделано никаких сообщений для общественности. Члены кабинета в целом выступили против приезда Риббентропа в Париж в ближайшие несколько дней, и премьер, казалось, совершенно определенно придерживался этой же точки зрения. Боннэ настаивал на своем».

Риббентроп прибыл в Париж, как и планировалось, 6 декабря. Он просил устроить ему прием, «по меньшей мере равный тому, который был устроен королю и королеве Великобритании, когда те приезжали в Париж». Поскольку Франция все же была демократической страной, организовать подобную шумную встречу оказалось невозможным, однако, по крайней мере, не произошло враждебных демонстраций. Риббентроп ехал по опустевшим улицам Парижа, однако, с точки зрения Жоржа Боннэ, главная цель была достигнута. Позднее в тот же день от имени двух стран он и Риббентроп подписали декларацию, в которой говорилось:

1. Французское правительство и германское правительство полностью разделяют убеждение, что мирные и добрососедские отношения между Францией и Германией составляют один из главных элементов в консолидации европейской обстановки и поддержании общего мира. Два правительства будут поэтому направлять все свои усилия на то, чтобы обеспечивать развитие взаимоотношений между своими странами в этом направлении.

2. Вышеуказанные два правительства отмечают, что между этими странами уже пет никаких нерешенных вопросов территориального характера, и они торжественно признают как окончательную существующую между двумя странами границу в таком виде, как она проходит в настоящий момент.

3. Оба правительства полны решимости, осуществляя свои особые взаимоотношения с третьими державами, поддерживать контакт (друг с другом) по всем вопросам, касающимся двух договаривающихся стран, и консультироваться друг с другом, если последующее развитие этих вопросов таит в себе опасность международных осложнений.

Разумеется, декларация не имела никакой ценности. В то время как Невиль Чемберлен серьезно верил, что получил от Гитлера честное заверение, когда тот подписывал англо-германскую декларацию в Мюнхене, Жорж Бопнэ не был настолько глуп; оп рассматривал только что подписанный вместе с Риббентропом документ как политическую взятку.

Что касается немцев, то они готовы были подписать что угодно, лишь бы притупить бдительность у французов. По возвращении в Берлин Риббентроп говорил с полным презрением об этих «достойных насмешки французах, одураченных либералами, большевиками и евреями».

Кабаре «Комик» находилось в тыльной части здания па Курфюрстендам в фешенебельном Восточном районе Берлина, и любой иностранец, который посещал кабаре в 1939 году, не мог не удивиться тому, что он видел и слышал там. И вовсе не потому, что предлагаемая программа носила похотливый характер. Перед посетителями обычно выступали певцы с сентиментальными песенками, иногда танцоры. В промежутках между отдельными номерами выступал со своими интермедиями конферансье, которого звали Вернером Финком. Единственная разница между Финком и его коллегами в других странах заключалась в том, что его шутки почти всегда носили политический характер и каждый раз, произнося их, он рисковал своей жизнью и свободой.

Вернер Финк был настроен антипацистски и не скрывал своего презрения к Гитлеру и тем людям, которые правили Германией. Он позволял себе такие номера, на какие пи у кого в рейхе не хватало храбрости: публично высмеивал нацистских заправил. Влетая па сцену в обвислом костюме, преогромном галстуке-бабочке, в помятой неряшливой шляпе, он величественно выкидывал вперед руку в нацистском приветствии. Затем, после некоторой паузы, не дрогнув ни одним мускулом на лице, он объяснял: «Вот на какую высоту может прыгать моя собака».