Василий Молодяков - Шарль Моррас и «Action française» против Германии - от кайзера до Гитлера

Зибург не первым отметил отсутствие у французов расового сознания. По его словам, «можно стать французом, как можно креститься»: «Быть французом – не значит принадлежать к расе, которую отличают одинаковый цвет волос, форма черепа или инстинкты; это значит иметь одинаковое представление о национальном духе, чувствовать себя наследником, исполнителем и продолжателем Рима и латинского мира. <���…> Достаточно одного поколения, чтобы сделать из еврея с Востока “чистокровного” француза. <���…> По той же причине во Франции не может развиться инстинктивное неприятие цветных рас» (SDF, 76–79). «Антисемитизм – недостаток слабых народов, которым не хватает личностей и которые остаются подвержены коллективному ужасу, каким отмечен весь период Средневековья, – парировал в год прихода Гитлера к власти Жорж Сюарес, брианист и будущий «коллаборант». – Антисемитизм не существует во Франции, потому что Франция сильна, а ее дух уравновешен» [272] Georges Suarez. Les hommes malades de la paix. Paris, 1933. P. 242–243. .

А как же отношение к «метекам»? «Презренному “метеку” достаточно один раз во все горло крикнуть “Да здравствует Франция!”, чтобы его произвели в ранг собрата-латинянина» (SDF, 82). Однако «иностранец, столь необходимый этой стране экономически, никогда не будет любим, но лишь терпим. Француз видит в нем нахлебника, а не дающего» (SDF, 123). Присущие французам вкус и умение жить восхищали автора, но рядом с ними он видел недостаток трудовой этики: «Немецкая пословица “Труд облагораживает” здесь непонятна» (SDF, 159), – и отсутствие стремления к развитию. «В глазах Франции немцы – прежде всего народ порыва и стремления вперед. В этом вся проблема» (SDF, 145).

«Бог во Франции» написан для соотечественников, поэтому германская, точнее, франко-германская, тема занимает в книге важное место. Моррас мог согласиться, хотя бы в душе, со словами: «Борьба, которую Франция ведет ради сохранения своей монополии на цивилизацию, во всем направлена против нас. <���…> Нас судят – и осуждают, – меряя французской меркой» (SDF, 257–258). Но автор напомнил: «Не следует забывать, что под враждой между Францией и Германией скрывается более глубокая вражда – между Францией и миром. <���…> Позиция Франции в отношении Германии – это и позиция в отношении будущего» (SDF, 257, 317). Во время войны «народы в последний раз согласились с притязанием Франции представлять человеческую цивилизацию», но в послевоенной Европе, где набирает силу стремление к «всеобщей солидарности, исключающей духовное и политическое господство одной конкретной страны», она остается фактором разобщения и причиной конфликтов (SDF, 262–266).

Этого «бошу» простить не могли.

Велеречиво-изысканное послесловие Грассе «Письмо Фридриху Зибургу о Франции» (SDF, 321–367) призвано нейтрализовать… нет, не критику – автор «Бога во Франции» не критиковал, а лишь констатировал, – но его утверждения. Француз не отказывал немцу ни в знании предмета («вы жили у нас, вы знаете»), ни в доброжелательности («вы умеете говорить о Франции с любовью»), но пытался истолковать его утверждения «к нашей чести». Не инертность и нелюбовь к прогрессу – постоянство и мудрость. Немцы понимают прогресс как машинизм, французы – как гуманизм. У немцев потребность внушать страх, у французов – потребность быть любимыми. Французская культура – дух, немецкая Kultur (для отличия от «настоящей» культуры французы писали это слово по-немецки) – власть. Ответ по существу или игра словами?..

Отметим следующий пассаж Грассе: «В нескольких местах книги вы упрекаете Францию в отсутствии “европейского чувства”, конкретно в отсутствии понимания общих нужд того, что вы именуете “Европой”. Вы говорите: “Это понятие слишком широко для Франции”. Нет, господин Зибург, слишком узко! Поверьте, слово “европейский” ничего не говорит французу: это ошибка наших политиков, что после войны они стали что-то подразумевать под этим словом. Француз не может называть себя европейцем, не изменяя духу своей расы. Он чувствует себя прежде всего французом, затем человеком» (SDF, 335–336).

Моррас позиционировал себя как человек, пишущий прежде всего о Франции и для Франции, но его друг Доде сделал значимую оговорку: «Говоря о Франции, он (Моррас. – В. М. ) говорит и для Европы, которую демократизм, затем социализм погрузили в тот хаос, который мы видим сегодня. Этого проповедника стабильности, преемственности, наследственной монархии во Франции жадно читают и комментируют во всех латинских странах, более того, в элите всех цивилизованных стран. В Бельгии, Швейцарии, Нидерландах я повсюду находил ревностных поклонников великого политика, представляющего единственный умственный бастион против нарастающего потопа революционного и германского варварства. Хороший европеец – это именно он, тот, кто воплощает порядок и иерархию, сочетая их с национальной независимостью и профессиональными и локальными свободами» (LDM, 68–69).